Я наконец откашлялся и вновь обрел способность жевать.

— Дядя Леша, спасибо вам большое. Но денег никаких не надо — я прилично зарабатываю и смогу обеспечить Светке все как положено.

— А ты не торопись, — дядя Леша вздохнул. — Тут дело не только в деньгах, тут дело в принципе. Понял?

— Понял, — кивнул я. — Спасибо вам.

Он опять вздохнул:

— Тяжелая сейчас жизнь пошла, Эдик. Так что не отказывайся от помощи.

Ночью я проснулся от того, что в ванной хлюпал кран. Я попытался заснуть, но шум из ванной мешал, и я вдруг понял, что это не кран, что там кто-то плачет.

Дверь в ванную была приоткрыта. Я распахнул дверь и увидел Светку. Она плакала, уткнувшись лицом в полотенце.

— Светка, что такое? — опешил я. — Ты это из-за сегодняшнего, что ли?

Она подняла опухшее от слез лицо и кивнула.

— Ну перестань, — попросил я. — Некрасиво получилось, согласен, но ты же помнишь наш уговор…

— «Некрасиво», — пробормотала Светка, не переставая плакать. — Нет, это по-другому называется. Какое ты имел право так вести себя?

— По праву старшего брата, — огрызнулся я.

— Ты забываешь, что мне уже двадцать лет, и я сама могу решать, с кем мне знаться, а с кем — нет.

— Он хам! — отрезал я. — Чего он схватил меня за куртку?

— Кто тебя схватил? Зачем ты выдумываешь? Он на такое не способен.

— О-о, конечно! Только вот у меня две пуговицы отлетели от куртки, понимаешь? Я сначала грешил на твоего «волейболиста», но теперь, после твоих слов, понял, как я был не прав. Это я просто располнел, и пуговки — р-раз — и отлетели. Две штуки разом. — Я уже начал заводиться.

— Господи, да ты, может, вел себя как-то там… Ты иногда груб с людьми, Эдик.

— Да нормально я себя вел. Предложил ему проваливать — и все.

— Ну вот видишь. Послушай-ка! — Ее вдруг осенило. — Да ведь он же не знал, что ты мой брат!

— Как это? — удивился я. — А за кого же он меня принял?

Светка рассмеялась сквозь слезы:

— Да он тебя принял за своего конкурента! Решил, что ты — такой же мой ухажер, как и он, только более хамоватый.

— Тьфу, черт! — Я вспомнил наш с «волейболистом» разговор и понял, что именно так все и было. — Но все равно я не хочу его видеть. Думаю, что после нашего разговора он и сам не горит желанием встречаться со мной.

— Эдик, ты ему ничего плохого не сделал?

— Нет. Поговорили и разошлись. А что?

Светка приблизилась и, глядя мне прямо в глаза, сказала:

— Если ты его чем-то обидел, он этого просто так не оставит.

Утром в конторе кооператива меня встретил хмурый Вострецов.

— Что-нибудь стряслось, Сан Саныч? — поинтересовался я.

— А ты с Толиком поговори, — посоветовал он. — Очень интересно рассказывает парень, очень.

Толик сидел на подоконнике, и по его лицу было видно, что он действительно готов рассказать что-то интересное.

— Ну давай, — вздохнул я. — Чувствую, что приятных новостей сегодня не будет.

— Да я практически ничего не знаю, — пожал плечами Толик. — Просто вчера вечером заезжал к знакомой в бар «Интуриста» и увидел там поляков — тех, что днем были у нас.

— Ну и что? — не понял я.

— А то, что поляки эти сидели за одним столиком с Соколовским! — не выдержал Вострецов.

— А ты не ошибся, Толик?

— Точно я вам говорю. Они сидели втроем и трепались о чем-то.

— Ну, это еще ни о чем не говорит. Это могла быть случайная встреча. За столиком оказались свободные места, поляки подсели — только и всего.

Толик замотал головой:

— Нет, у них был какой-то серьезный разговор. И когда они прощались, пожали друг другу руки.

— Да что ж тут непонятного, — сказал Вострецов. — Дорогу он нам перебегает, этот Соколовский. Сначала пытался перехватить у нас эту ферму, теперь вот на поляков вышел. Бандит, честное слово.

— А чем он нам реально может помешать? — спросил я. — Ну, поговорил он с поляками, а дальше?

— А дальше поляки заключили сделку с ним, а не с нами — вот и все, — в сердцах сказал Вострецов.

— Ну посмотрим, — вздохнул я. — Что там у тебя с договором?

— Сейчас поеду к председателю. Думаю, сегодня уже начнем оформлять бумаги.

— Что ты ему пообещал кроме арендной платы?

— Два вагона шифера.

— Два вагона? — возмутился я. — Он что, собирается все небо над своим колхозом шифером покрыть?

— Он хозяин — ему и решать, что с этим шифером делать, — развел руками Вострецов.

— Где же мы ему возьмем шифер? Ты что — не мог уломать его без этого шифера?

— Мы еще легко отделались, — сказал Вострецов. — Он мог бы заломить цену и выше, и мы бы ее заплатили.

— Ну уж дудки!

— Заплатили бы, Эдичка, заплатили бы.

После полудня я выкроил время, чтобы заскочить домой. Неудобно было перед дядей Лешей очень: в кои-то веки выбрались они к нам в гости, а я пропадаю с утра до ночи.

Когда я заехал во двор, увидел машину «Скорой помощи» у нашего подъезда. Вряд ли это к нам, но все равно стало чуточку тревожно на душе. Заперев машину, я обогнул «Скорую» и уже в дверях подъезда столкнулся с врачом. За ним шла тетя Глаша, наша соседка, и что-то быстро-быстро говорила доктору. Значит, это не к нам. Я пропустил врача с тетей Глашей и, перемахнув через несколько ступенек, оказался перед дверью своей квартиры. Ключ застрял в кармане между какими-то бумажками, и я, доставая его, позвонил в дверь — вдруг наши гости никуда не пошли и остались дома. Одновременно со звонком я услышал, как в квартире что-то обрушилось, и, еще не зная, что бы это могло быть, я наконец извлек ключ и, торопливо открыв замок, распахнул дверь.

Дядя Леша лежал на полу в ванной, широко раскинув руки, и глаза его были закрыты. В углу я увидел перевернутую табуретку, рядом с ней — плоскогубцы и отвертку и понял, что здесь произошло: дядя Леша взялся чинить проводку, но потерял равновесие и упал. Видимо, он ударился головой о пол и потерял сознание.

Я бросился к нему, затормошил, пытаясь привести в чувство, но его тело было так безжизненно, что я, подозревая самое худшее, рванул рубаху на груди дяди Леши и приник к нему. Он был мертв. Эта мысль не потрясла меня — она была слишком дикой и невероятной, чтобы я в нее поверил. Я зачем-то опять затормошил его, словно что-то могло измениться, и только теперь почувствовал: тело дяди Леши под моими руками было теплое! Он был жив еще минуту назад! Так вот что рухнуло в квартире, когда я подошел к двери. Все это произошло только что! Я вскочил с пола и бросился на улицу. «Скорая» еще стояла у подъезда, врач захлопывал дверцу, и я слышал, как он сказал тете Глаше, которая еще продолжала его о чем-то упрашивать:

— Я же вам сказал: это у него реакция на прививку, только и всего. Завтра температура спадет — я вам гарантирую. А мы — «Скорая»…

Он осекся, увидев меня.

— Быстрее! — захрипел я. — Там у человека сердце остановилось!

Должно быть, выглядел я ужасно, потому что доктор, не спрашивая ни о чем, схватил свой чемоданчик и выскочил из машины.

— Эдичка, кто это — с сердцем-то? — Тетя Глаша обхватила щеки руками.

Я ничего не ответил и помчался в квартиру. Доктор первым делом пощупал пульс, потом, не доверяя своим рукам, приложился ухом к груди лежащего на полу дяди Леши, после чего распрямился и сказал глухо:

— Он мертв.

— Да он теплый еще! — закричал я, не помня себя от ужаса перед неизбежным. — Он только что упал — минуту назад! Ну сделайте же что-нибудь, умоляю вас!

Но я напрасно кричал. Этот парень уже успел все рассчитать и прикинуть шансы.

— Значит, так… Тихо! — рявкнул он и заговорил уже спокойнее, только очень-очень торопясь: — Помоги отнести его в машину, у нас несколько минут. Сможем запустить сердце — спасем. Не запустим — богу виднее.

Подхватив тело дяди Леши, мы вынесли его на улицу и уложили в машину.

— Костик, гони в двадцатую! Если повезет — откачаем человека, — сказал врач водителю.