Но, кроме того, есть у нас и некий особый «магнетизм», некая необъяснимая притягательность. Генрих как-то назвал это свойство «некрообаянием». Очень похоже. Во всяком случае, мы чем-то притягиваем к себе людей – как притягивают к себе хищники своей смертельно опасной грациозностью. Причем внешняя красота тут особого значения не имеет – это какое-то внутреннее свойство, которое мы приобретаем… умирая! Действительно, «некрообаяние» – лучше не скажешь!

Так что за последнее время у меня появилось множество новых друзей и знакомых, и я был желанным гостем во многих компаниях. В одной из таких компаний совсем еще молодых людей, которым льстило общение со мной – таким взрослым и загадочным! – я и познакомился с Ней.

Это случилось совсем недавно – каких-то два месяца назад; по нашим (да и по людским) меркам – пустяки. А мне уже кажется, что мы знаем друг друга целую вечность, как ни банально это звучит.

2

Ее я увидел сразу: разметанное облако рыжих волос, таких пушистых, что мне тут же захотелось зарыться в них лицом; загадочные зеленые глаза, большие, чуть раскосые; нежный атлас губ; и одета Она была, как одевались, кажется, в прошлом веке: атласное платье со шнуровкой – и в то же время вызывающее декольте, наполовину открывающее небольшую тугую грудь. Она напоминала очаровательно невинного и одновременно неуловимо порочного эльфа… Эльфийку? Эльфицу? Нимфу? Нимфетку?… Не важно!

Блики свечей, негромкая музыка, шепот из темноты – все это было романтично и пошло, но сейчас я не видел ничего, кроме Ее приближающегося лица и этих огромных зеленых глаз, в которых отражалась, казалось вся комната – вся, кроме меня!

– Тебя можно пригласить на танец?

Малахитовый бархат, переливы золотых блесток – таким был для меня Ее голос.

Я не удержался, взглянул на Нее изнутри.

Серебристые сполохи – и за ними трепещет, бьется, складывая и раскрывая крылья, пурпурный мотылек.

Я смотрел, смотрел – и не мог оторваться, уже не обращая внимания ни на кого и ни на что вокруг.

– Конечно! – с опозданием улыбнулся я – и с трудом убрал клыки. Между прочим, Она первая в этой компании сразу назвала меня на «ты».

– Ты не знаешь, что это за песня? Мне она так нравится… – упругий стан под рукой, я прижимаю Ее к себе, и Она поддается, игриво улыбнувшись.

– «Metallica». «Nothing Else Matters», – не упускаю я случая блеснуть эрудицией. Тем более, что эта песня – одна и из моих любимых, в черно-багровых тонах.

цитирую я куплет, кажется, довольно удачно подпевая вокалисту.

– А о чем это? – зачарованно распахнутые изумруды с золотыми искорками в глубине. – А то я на слух плохо понимаю.

– Доверия ищу я – и нахожу в тебе;

And nothing else matters…

Коряво и не совсем дословно, но по духу звучит именно так.

– And nothing else matters… – задумчиво повторяет Она. – А почему ты не отбрасываешь тени? И в зеркале не отражаешься?

Она первая обратила не это внимание! Первая за двадцать с лишним лет моей «посмертной» жизни!

– Потому что я – вампир, – просто отвечаю я.

Этого нельзя было говорить, и нельзя было потом провожать Ее домой – но для меня уже не существовало «нельзя»! Я влюбился. Влюбился, как мальчишка, как последний дурак; я понимал, что выгляжу полным идиотом, что я не только выгляжу – я и есть полный идиот, я делаю то, чего делать нельзя – но я уже не мог совладать с собой!

Оказывается, с вампирами такое тоже случается…

Тогда Она поспешила поскорее удрать со мной, неумело соврав, что Ей уже пора домой, но одна идти Она боится, так что не мог бы я Ее проводить?

– Одна – боишься, а вдвоем с вампиром – нет? – усмехнулся я, продемонстрировав на этот раз свои клыки.

Я все еще пытался удержать Ее и себя – отпугнуть, оттолкнуть… В глубине души (кстати, а есть ли у меня душа? впрочем, не важно…) – в глубине души я понимал, что добром это не кончится – ни для Нее, ни для меня.

– С тобой – нет! – улыбнулась в ответ Она. – Ты ведь меня не укусишь?

– Кусают собаки, – проворчал я. – А мы – целуем… Нет, не укушу. Я сегодня сыт.

И мы потихоньку выскользнули за дверь.

Ну конечно же, никуда Она не спешила, просто Ей не терпелось остаться со мной наедине. И засыпать меня вопросами.

А для начала мне пришлось дать Ей пощупать свои клыки – чтобы Она могла убедиться, что они – настоящие. Это было глупо, но я не смог отказать Ей.

Она убедилась.

И вот тогда Ее прорвало!

Я почти не врал – лишь иногда уклонялся от прямых ответов. По дороге я рассказал Ей многое из того, что в свое время сам узнал от Генриха, который тогда еще был для меня загадочным Генрихом Константиновичем; впрочем, мне и сейчас далеко не все в нем понятно: бывший врач, психолог, весьма эрудированный человек, «вычисливший» тогдашнего старейшину городских вампиров и фактически спровоцировавший собственное Приобщение к не-мертвым. Зачем? Этого я не мог понять ни тогда, когда, захлебываясь предсмертным хрипом и гибельным блаженством подступающей смерти, судорожно глотал густую черную кровь из вены Генриха – чтобы вместо смерти обрести мучительную Вечность – ни сейчас, когда походя раскрывал Ей наши сокровеннейшие тайны…

Интересно, а меня Генрих «приобщил» в порядке эксперимента, или по каким-то другим соображениям?

Нет, конечно, я не рассказал Ей всего, не настолько я все же сошел с ума, да и не успел бы я рассказать все за эти полтора часа блужданий по ночному городу – но рассказал я больше, чем достаточно. Если бы об этом узнали наши, особенно Генрих…

А Она… Она была несколько разочарована! Маловато, видите ли, романтики оказалось в посмертной «жизни» вампира! Сырые, пахнущие землей и тлением гробы, грязь на помятом пиджаке и во всклокоченных волосах, безумные, горящие глаза – и вечный голод, терзающий тебя изо дня в день, и кровь на твоих губах, ее сладостный, пьянящий вкус – и отрезвление, которое приходит, когда ты видишь у своих ног мертвеца с развороченным горлом и остекленевшими глазами, в которых застыл смертный ужас. Твоя первая жертва. Человек, который только что смеялся, шутил, считал тебя своим другом, таким же человеком, как и он сам – и вот теперь он лежит, холодный и мертвый, зато ты – сыт. Сыт на несколько дней, а потом голод вернется, и тебе снова придется отнять чью-то жизнь. И ты сходишь с ума от тоски и безысходности, ночной мрак течет вокруг вязкими пластами, и скалится с неба щербатый череп луны; а ты не в силах ничего изменить, не в силах даже положить конец собственному существованию!

Какая уж тут романтика…

Некоторое время мы шли молча.

– Так ты… мертвый? – неожиданно повернулась она ко мне и посмотрела мне прямо в глаза.

Мне показалось, что я сейчас утону в этих изумрудных озерах.

– Да, мертвый, – хрипло выдохнул я.