— Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.

— А я трактористкой буду! — сказала Мотя и грустно прибавила: — Только я трактора не видела.

— Увидишь, Мотя! Обязательно… Ого! — воскликнул Дымов, взглядывая на загремевшее небо.

Девочка рассмеялась:

— Старики говорят, в такие ночи коробейники из могилы встают.

— Какие коробейники?

— О, это, товарищ квартирант, дело интересное! — усмехнулся Потупчик.

Он любил поговорить, всегда был рад собеседнику и теперь, довольный, принялся подробно рассказывать историю убийства коробейников.

— Постой, — проговорил Дымов, внимательно выслушав Потупчика, — как звали этого человека?

— Кулуканов… Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище!

— Хм… — Дымов казался очень заинтересованным. — А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдем к свету, дядя Василь.

Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла:

— Ты слышал, Паш?

— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил он, глядя в небо. — Я побегу.

Мотя с минуту прислушивалась к шагам убегающего мальчика, потом вышла на середину двора, запрокинула голову. Ее ударила по щеке крупная холодная капля. Она протянула к черному небу руки:

— Дождик, дождик, припусти…

Глава V

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Павел, запыхавшись, влетел в избу. Мать стояла у окна, вглядываясь в темень и кутаясь в шаль. Услышав стук двери, повернулась к сыну, облегченно вздохнула:

— Тебя что ж, хворостиной надо домой загонять?

— Маманька, мы там с приезжим заговорились.

— Заговорились! Вон дождь какой находит… Идем к деду.

— Зачем?

— Отец велел.

Павел помолчал.

— А где братья?

— Давно у деда. Идем скорей, а то отец придет, осерчает.

Павел стоял, не двигаясь, хмуро шевелил бровями. Брови у него крутые, черные, над правой — маленькая коричневая родинка.

— Ну, идем же, Паша.

Он вдруг сорвался с места, подошел к матери, зашептал горячо:

— Маманька… почему, как плохая погода, нам всегда к деду идти? Почему? Опять к нему хромой из лагеря придет?

Мать быстро наклонилась к сыну:

— Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела! Слышишь, сынок? Сердце у меня болит — прибьет он тебя!

Мальчик смотрел в бледное лицо матери, в ее встревоженные, усталые глаза и чувствовал, как у него начинает дрожать подбородок. Он легко высвободился из рук матери, надел длиннополую куртку, широкий отцовский картуз.

— Я к Яшке Юдову пойду. Сегодня из Тавды газеты пришли, читать будем.

— Ну, ступай… А я у деда буду.

Они вышли вместе. Павел дождался, когда мать исчезла в темноте, и, озираясь, присел под сараем.

Бесновался ветер. Дождь шумел вокруг мощно и ровно, заглушая гул недалекой тайги. По временам, когда вспыхивала молния, было видно, как под ветром гнутся острые верхушки деревьев. Павел поежился: с крыши за шиворот потекла холодная струйка.

Глаза привыкли к темноте, и теперь ему было хорошо видно крыльцо.

Сначала, покачиваясь и шлепая по лужам сапогами, отец прошел. «Пьян», — подумал Павел. Он ждал другого, и тот, другой, явился со стороны огорода так внезапно, что мальчик едва сдержал испуганный крик. Высокий незнакомец, прихрамывая, медленно прошел мимо притаившегося мальчика и исчез в избе.

Павел поднялся, ежась. Его знобило. Мысли в голове такие страшные, неясные — не поймешь, что делать… Да, что делать?

Он взбежал на крыльцо, прислушался, приоткрыл дверь, заглянул.

В комнате было пусто. В другой комнате мигал свет лампы от ворвавшегося ветра. Наверно, отец и хромой там.

Ветер вырвал дверь из рук, широко распахнул, стукнул о стену.

Теперь раздумывать нельзя больше ни секунды. Рядом с дверью — печь, на которой Павел спит с Федей… Можно скрыться на ней…

Он неслышно скользнул на печь, свернулся калачиком.

Ветер играл дверью.

Отец вышел, выглянул во двор, захлопнул дверь, вернулся к столу.

— Что там? — услышал Павел глухой голос незнакомца.

— Ветер…

— Ну и буря! — Незнакомец кашлянул. — Так как же, Трофим Сергеевич?

— Мало даете. — Отец длинно зевнул; было слышно, как он сел на затрещавшую кровать. — Ты пойми, мне это, может, жизни стоит, а вам денег жалко.

— Так мы ж не жалеем, Трофим Сергеевич.

— Жалеете! А меня за решетку — и никаких разговоров… Понял? — Отец щелкнул замком портфеля, зашелестел бумажками. — Вот они, удостоверения. Гляди, тут я пропуск сделал: сами фамилии впишете, какие хотите.

Молчание. Должно быть, незнакомец читал.

— Хорошие бумажки, Трофим Сергеевич.

Отец рассмеялся:

— С такими удостоверениями хоть в Москву езжай, в самый Кремль!

Незнакомец ответил не сразу, а когда заговорил, в его низком, глухом голосе послышалась такая ярость, что Павел вздрогнул:

— Это мы знаем, куда ехать надо.

Отец заворочался на кровати, спросил чуть удивленно:

— И много там вас… таких, как ты?

— Да нет… (Мальчику почудилось, что гость горько усмехнулся). Есть и такие, что непрочь по-советски жить. Только это не для тех, у кого огонь душу печет! Так как же, Трофим Сергеевич?

— Возьми вот этих пару.

— Только пару?

— Остальные после дам… Понял? Когда все деньги заплатите. Вот так, значит.

— Ну, добре… — Незнакомец зашелестел мокрым дождевиком. — Я слышал, к вам приехал из района кто-то?

— Приехал один. Да ты не бойся.

— Меня не запугаешь! Прощевайте, Трофим Сергеевич.

— До встречи…

Незнакомец ушел. Отец походил по избе, бормоча что-то, прикрутил лампу, снял сапоги. Скоро Павел услышал его храп.

Мальчик осторожно спустился с печки. Его больше не знобило. Было жарко, и лицо горело так, словно он лежал в крапиве. На цыпочках пробрался в соседнюю комнату. Отец лежал на кровати, свесив ногу. Рот у него приоткрыт. По отвислой губе ползает муха.

Павел искал портфель. Его смятый угол он увидел торчащим из-под подушки.

С бьющимся сердцем подошел к постели, задерживая дыхание, потянул портфель. Отец заворочался, забормотал, повернулся к стене.

Мальчик перевел дыхание: оно, казалось, распирало грудь. Трясущимися пальцами снова потянул портфель, и тот, освобожденный от тяжести отцовской головы, теперь легко выскользнул из-под подушки.

Не сводя глаз с отца, подошел к свету, открыл портфель, поспешно перелистал бумаги. Вот! Несколько продолговатых листков. Он вынул один.

Удостоверение

27 июля 1932 года.

Дано сие гражданину. . . . . в том, что он действительно является жителем села Герасимовки Тавдинского района Уральской области и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.

Председатель сельсовета Т. С. МОРОЗОВ

Мальчик смотрел на бумажку широко открытыми глазами. Портфель вдруг выпал из рук, гулко шлепнулся о пол. Отец встрепенулся, приподнялся на локте, уставился на сына мутными, непонимающими глазами.

— Пашка?

Павел громко всхлипнул. Зажал в кулаке бумажку, рванулся к двери. Трофим увидел на полу портфель, вскочил, и ужас внезапно перекосил его смятое, серое лицо.

— Пашка! Пашка! Стой!

Но Павла уже не было.

Ударом ноги Трофим распахнул дверь, завопил в шумящую темноту:

— Паша-а!.. Сынок!.. Родимый!..

Босой, спрыгнул с крыльца, заметался под дождем, размахивая руками, и, теряя от ужаса голос, долго хрипел:

— Паша-а… сыно-ок…

Среди ночи Василий Потупчик проснулся от стука в дверь. С фонарем вышел в сени, спросил сердитым басом:

— Кого там черти носят?

— Пусти, дядя Вася…

— Пашка?

— Я…

Охотник загремел запорами и, осветив мальчика фонарем, качнул головой.