Наивно полагал император, что, вступив в пределы крепостнической страны, он встретит ликующие толпы освобожденных нами от рабства крестьян. Они встретили освободителя вилами в живот, дубиной по черепу. (От себя заметим, что не только великий Наполеон в этом заблуждался. Гитлер тоже рассчитывал, начиная войну, что русский народ тотчас же восстанет против советской власти и ее олицетворения – Иосифа Сталина…)

Пишу эти заметки в надежде, что станут они полезны будущим завоевателям России, которые понесут на ее необозримые, девственные и богатые земли, ее темным народам европейское просвещение, европейскую культуру и свободу. Повергнуть ее можно, только разложив.

Сказанное умному достаточно.

Бывший офицер Великой армии, бывший солдат Великого императора Жан-Огюст Гранжье» [1].

Россия. Год 1812

Князь Алексей Щербатов к своим юным годам успел окончить Кадетский корпус и вступить в гусарский полк. Успел совратить бойкую маменькину горничную (маменька, хоть и сама против папеньки была грешна, отхлестала ее по щекам, но простила); соблазнил также кокетливую мадмуазель Николь, гувернантку младшей сестры Оленьки (тут маменька особых претензий не имела), и был, по выходе в большой свет, весьма успешно повержен к божественным ножкам известной столичной красавицы графини N, в «коллекции» которой он был далеко не первым и отнюдь не единственным.

К своим юным годам Алексей уже дважды стрелялся. Обе дуэли завершились, к счастию, бескровно. Как говаривали к такому случаю современники, «до этого дуэля пролилось немало чернил, а после оного – не ведро ли шампанского».

Но от этих дуэлей юному князю получилась большая и важная для будущей карьеры польза. Поединки успокоили его душу и утвердили в нем уверенность в самом себе. Каждый повеса его круга, вступая во взрослую жизнь, в недоверчивый и поначалу враждебный свет, стремился в первую голову оценить себя во взглядах других, чужих и равнодушно внимательных персон. Красив ли я? Ловок ли в мазурке? Небрежен ли в светской беседе? Легок ли во французском? Не слишком ли остры мои эпиграммы? Не чересчур ли откровенны и лихи мадригалы? Могу ли я иметь успех у дам и девиц, нравиться обществу и быть в нем принятым на равных, стать во всем своим человеком? Принятым везде, и принимать всех.

Это все так, но это все пустое. Главное и для офицера, и для статского: отважен ли я? Не трус ли в глубине своей дворянской души, еще самому себе неведомой? Способен ли я сохранить свою честь?

Как было сказано, поединки успокоили его душу. Князь не дрогнул под дулом пистолета. Да, да, это не так-то просто – в ночь накануне дуэли привести в порядок свои дела, написать необходимые письма и сделать нужные распоряжения, а потом, при бледном (не последнем ли?) рассвете, слушая капающую с листвы утреннюю росу и щебет ранних птах, гордо и хладнокровно смотреть в черную бездонную дырку граненого ствола, откуда с беспощадным огнем и дымом вот-вот вылетит в тебя тяжелая свинцовая пуля. Когда каждая жилка дрожит в ожидании беспощадного удара – в лоб, в сердце, в мягкий беззащитный живот. И не показывать при том своего неизбежного страха ни противнику, ни секундантам, ни безразличному доктору. Которому все едино – перевязать ли царапину на руке или закрыть навсегда молодые глаза. Те глаза, что еще столько всего и доброго, и дурного не увидели…

Словом, сложился Алексей Щербатов в типичного светского молодого человека той поры. Гусар, повеса, озорник. Что ждало его впереди? Карты, шампанское, цыгане, театр… Неверные любовницы и обманутые мужья… Изредка – веселый дом… Неизбежная усталость, скука и неукротимая старость. Женитьба в расчете на приданое. Отставка. Разорение. Отъезд в родовое поместье. Тихое ленивое пьянство, порой бурная охота. Полное безразличие к делам и хозяйству. Тяжба с соседом, осложненная скучной связью с его веселой супругой. Постепенное опустошение души, безразличие ко всему и к самому себе в первую голову.

Так бы и шло до последнего предела, до мирного сельского кладбища, укрывшегося под сенью столетних лип и белых берез.

Ан не случилось. Грянула война. Война многое меняет в мире. И прежде всего в людях. Состоя целиком из жестокости, боли, крови и смертей, низости и подлости, она, как ни странно, порождает героев и поэтов.

Совсем незадолго до «грозы двенадцатого года», еще не зная о ней, гусар Нижегородского полка Алексей Щербатов был направлен с командой ремонтеров в милые его сердцу подмосковные края. Исполнив с отменной тщательностью данные ему командировки (отобрав и сформировав немалый табун резвых рысаков буланой масти и тяжелых коней для орудийных упряжек, нагрузив с два десятка больших фур кипами сена), Алексей Щербатов нашел возможным на два-три дня продлить командировку в соседнее родовое подмосковное Братцево. Неизбывно любимое с самого малого детства.

Счастлив тот, кто первые годы свои проводит в деревне. С ранними рассветами, с купанием в пруду, с земляникой в соседней роще, где можно ненароком встретить и прижать к тонкой белоствольной березке красивую и податливую деревенскую девку (но это уже позже, в отрочестве) … С запахом сена от ближнего заливного луга, с коровьими лепешками на липовой аллее… С вечерним самоваром на балконе под большой масляной лампой, кругом которой обреченной стайкой вьются мотыльки и ночные бабочки. И когда от изобилия щедрого на впечатления дня слипаются глаза, но так интересно слушать сонными ушами, о чем говорят и чему смеются взрослые. Совершенно иные, чем днем, под зеленым светом лампы и при круглой луне над липами.

Алексей детской памятью, сильной и ясной, нежно любил родовое гнездо Щербатовых. Нередко словно во сне возникал перед его внутренним взором высокий дом на холме, который петлей-излучиной обтекает малая и светлая речка Сходня. Из нее же, прямо перед домом, питается большой пруд с лилиями, кувшинками и карасями, до которых особо охотлив с удочками батюшка, пока матушка, доспав положенное, кокетничает по утру перед зеркалом в своей спальной комнате. Батюшка обыкновенно в эту раннюю пору сидит на берегу на стуле из кабинета, держит удочку одной рукой, а другой, чтобы ненароком, задремав, не упасть в воду, держит красивую дворовую девку Парашу за талию. А то и пониже спины. Параша, с черепком для червей, насаживает их время от времени на крючок, стыдливо улыбается и опасливо поглядывает на окна маменькиной спальни, еще задернутые плотными шторами.

В середке пруда – островок, обросший остролистыми ивами, с мраморной беседкой – ротондой. К ней проложен наплавной мосток, покрытый прудовой зеленью, звонко хлюпающий под ногами. Вспугнутые лягушки плюхаются в воду, скрываются на дне, а потом высовывают на поверхность любопытные мордочки. Девицы на мостике поддергивают юбки, обнажая изящные щиколотки, поднимают веселый визг, в котором кокетства больше, чем испуга, и спешат добраться в уют беседки, не замочив туфельки. А порой мелькнет с мокрых досок желтыми ушками ленивый волнистый уж и поплывет к берегу, подняв над водой острую головку. И тогда девичий визг становится пронзительней, и можно поддержать барышню за локоток, а то и за тонкую нервную талию. Беседка, в сумерках колонн и ивовых кустов, – заветное место для романтических объяснений. И никакие страхи в виде зеленых лягушек и длинных ужей не становятся тому преградой…

Неурочный приезд князя Алексея стал событием в усадьбе. «Лёсик, Лёсик приехал!» – зазвенело в доме и в парке. Вспорхнули с крыши голуби, залаяли на псарне собаки, заржали и застучали копытами лошади на конюшне, забегала дворня.

Лёсик приехал верхом и был хорош. Ментик, кивер, звенящие шпоры, бьющая по сапогам сабля и едва заметные под носом светлые усики, пушок, в общем-то.

Было утро. Маменька, еще в пеньюаре, вышла на большое крыльцо, обняла душистыми руками спрыгнувшего с лошади любимчика сына, прижала к груди, в которой радостно стучало еще молодое и горячее сердце. И тут же набросился на него шумный рой кузин и соседских барышень – все они оказались здесь к случаю, к именинам Оленьки.