◄●►
Я не собираюсь быть последней каплей,
Что переполнит чашу твоего терпенья,
Я не собираюсь звучать грустной нотой
И таять в минорной мелодии твоего плача,
Я не пытаюсь остаться глубоким
Следом посреди твоего пути
И не пытаюсь стать человеком,
Перечеркнувшим твою судьбу.
Я просто хочу рассказать,
Что живу светом твоей улыбки,
Хочу быть тем бальзамом,
Что исцелит все твои печали,
Хочу стать островком покоя
Среди всех твоих бессонных ночей,
Хочу быть твоей мечтою
Вместо тысячи минутных желаний.
Это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы…
Чтобы подарить тебе сердце,
Мне не нужно тобою владеть.
Я не пытаюсь быть тем огнём,
Что мог бы сжечь твою страсть,
Я не пытаюсь быть острой шпагой,
Что могла бы отсечь твои ошибки,
И не собираюсь быть воздухом,
Чтобы ты мог мною дышать по ночам,
Я не собираюсь быть тем телом,
Что дарит наслаждение по капле.
Я всего лишь хочу быть плечом,
Чтобы ты мог опереться на меня,
Хочу стать твоей тихой гаванью,
Где утонет разочарование,
Я всего лишь хочу быть звездой -
Ориентиром перед твоими глазами,
Хочу быть подаренной лаской — просто так,
Без причин, поводов и пустых слов.
Это всего лишь любовь, что дорогу нашла…
Чтобы подарить тебе обещание,
Мне не нужно тебя покорять.
Это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы…
Чтобы подарить тебе сердце,
Мне не нужно тобою владеть.
Я всего лишь хочу быть плечом,
Чтобы ты мог опереться на меня,
Хочу стать твоей тихой гаванью,
Где утонет разочарование,
Я всего лишь хочу быть звездой -
Ориентиром перед твоими глазами,
Хочу быть подаренной лаской — просто так,
Без причин, поводов и пустых слов.
Это всего лишь любовь, что дорогу нашла…
Чтобы подарить тебе обещание,
Мне не нужно тебя покорять.
Это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы…
Чтобы подарить тебе сердце,
Мне не нужно тобою владеть.
Это всего лишь любовь…
◄●►
Нарушая правила
◄●►
Спустя годы, которым полагалось излечить
Монреаль, Канада
(на носу Сочельник)
◄●►
Из конверта выпала всего одна небольшая открытка с рассекающим лазурные волны парусником и до боли знакомыми словами, написанными чётким и резким почерком на обороте.
«Me odio por tanto quererte…»
«Ненавижу себя, потому что так сильно люблю…»
Знойный привет как будто из прошлой жизни — уже седьмой. Первый случился в конце июня. Этот же — седьмой и знойный — казался особенно неуместным в занесённом снегом Монреале.
— Ух ты! От кого это?
Он вздрогнул и торопливо спрятал открытку в карман на груди.
— Да так… Ничего особенного.
— Приглашают в более тёплые места? — хмыкнул Крис и застегнул рабочий портфель.
Если бы только Крис знал, на какие горячие объятия намекала эта открытка…
— Что-то вроде. Неважно.
Вообще-то это было очень важно, но невыполнимо. Он давно смирился, только сожалеть не перестал. Глупо жить сожалениями, но иначе у него не получалось. Особенно если учесть эти проклятые открытки. Как тонкое издевательство и постоянные напоминания…
Вместе с Крисом они ехали домой в автобусе — снимали квартиру на двоих на окраине города. Он сидел у окна и смотрел на мелькающие за окном вывески, витрины, тротуары. Смотрел, но не видел, отдавшись во власть сожалений. Наверное, поэтому он не сразу отреагировал на новые рекламные щиты. Поначалу в голове осело название, выведенное огромными буквами: «Танцы под дождём».
И только потом он смог различить лицо на щитах.
На миг.
То самое лицо, что настойчиво мелькало в его снах уже несколько лет и упорно отказывалось стираться из памяти.
Различил — всего на миг.
Потому что взор почти сразу заволокла влажная пелена, и весь мир расплылся в горячих каплях на ресницах.
Потому что этого быть не могло.
А если и могло, то не в его реальности.
«Me odio por tanto quererte…»
«Ненавижу себя, потому что так сильно люблю…»
Просто кое-кого не научили сдаваться и останавливаться. И не объяснили значения слов «хватит» и «бесполезно».
◄●►
Марсель, Франция
(Монреаль и в мыслях никто не держал)
◄●►
— Воспитательная работа тяжелее, чем может показаться на первый взгляд, месье Лу, — втолковывала Ханю директор колледжа — далеко не юная особа весьма самоуверенного вида. — Вы же понимаете, что это не школа. Конечно, все всегда говорят, что с детьми сложнее всего, но многие люди остаются детьми даже в двадцать. Психика та же, знаний больше. В итоге, работать с ними ещё тяжелее. Не хочу сказать вам, будто бы работать придётся исключительно с проблемными студентами. Вовсе нет. У нашего заведения прекрасная репутация, и здесь учатся талантливые ребята, однако паршивые овцы случаются в любом стаде. Вы же понимаете, что я имею в виду?
— Конечно, мадам Шарли, конечно, — пробормотал Хань и поправил сползшие с переносицы очки в тонкой серебристой оправе.
— А вы ещё так молоды, вот я и беспокоюсь.
— Я не так юн, как вам кажется. Мне минуло двадцать семь.
— Вот именно! Всего семь лет разницы с вашими студентами. Вам необходимо подчеркнуть ваше положение и заставить их считаться с вами, потому что вы… гм… — Мадам Шарли остановилась, окинула его внимательным взглядом и пренебрежительно наморщила нос. — Гм… Потому что вы выглядите… гм… не слишком опытным. Вы понимаете, о чём я?
— Уж простите, с этим никто ничего не в силах поделать. Но у меня есть опыт, иначе мы с вами сейчас не разговаривали бы, ведь так?
— Вы давно приехали во Францию? — Мадам Шарли резко сменила тему и вновь бодро зашагала по длинному и пока ещё пустому коридору.
— Я здесь вырос и провёл почти всю свою сознательную жизнь. — Хань последовал за ней опять.
— О, это прекрасно. Среди ваших студентов есть несколько эмигрантов. Кажется, тоже из Китая. Или нет. Хотя неважно. Думаю, вы легко с ними поладите в силу происхождения.
Хань воздержался от замечаний. Он давно привык, что европейцы не улавливали в большинстве своём нюансов в отношении азиатов. Они даже турков считали порой земляками Ханя, что уж говорить о японцах, тайцах или индийцах? Скорее всего, те эмигранты, о которых упомянула мадам Шарли, были вьетнамцами или корейцами — во Франции именно они составляли большую часть азиатской доли населения.
— Это здесь.
Директор Шарли толкнула тяжёлую дубовую дверь и зашла в просторное помещение. Внутри за столами развалились студенты — разношерстная банда из двух десятков парней. При виде гостей они постарались сесть прямо и изобразить хоть какое-то подобие внимания.
Мадам Шарли тем временем вручила Ханю журнал.
— Это сборная группа со всех направлений и потоков. Особо не блещут, но и мусором не назвать. Часть группы занимается по художественному профилю, часть — по музыкальному и несколько человек — по теории искусства и общему профилю. Вот, теперь они ваши. Справитесь?
— Разумеется, — кивнул Хань и направился к массивному столу у стены.
— Удачи, месье Лу. — Директор покинула помещение, плотно прикрыв за собой дверь.
Хань степенно положил журнал на стол, рядом поставил портфель и поправил галстук, после чего обвёл внимательным взглядом пёструю банду, глазевшую на него открыто и с долей некоторого любопытства.
— Добрый день. Меня зовут Лу Хань. С сегодняшнего дня я буду вести у вас историю общую и историю искусств. Также буду вашим куратором.
Хань обошёл стол, присел на край и скрестил руки на груди. Студенты продолжали молча смотреть на него, а он изучал их, пытаясь определить, кто в группе главный заводила или всеми признанный лидер. Но он потерпел фиаско, ибо группа в самом деле была столь смешанной и пёстрой, что меньше всего походила именно на группу. В одном из студентов он, к слову, определил японца. Пока что тот оказался единственным азиатом, хотя директор говорила во множественном числе об эмигрантах.