— Хорошо. Подождите немного.

Опять он наедине с темнотой, но занят не разглядыванием ее непостижимого мрака, а размышлениями. Пожалуй, разговор с Эдкинсом он провел с пользой. Добился требуемого, и даже без серьезных возражений. Это, разумеется, если разговор шел именно с Эдкинсом, а не с собственной шизофренией, запертой в изуродованных взрывом остатках мозга. Что дальше? Есть ли альтернатива? И поможет ли ее найти Моррисон? Моррисон вряд ли, но если Эдкинс дозвонится именно до него, тот, если возьмется, скорее всего, поручит это дело Вайту. А вот Вайт может найти парадный выход даже из газовой камеры, причем по его сторонам будут стоять как минимум два швейцара в ливреях, без единой пылинки.

А еще Вайт ему кое-что должен, и хочется верить, что он из тех людей, которые о долгах не забывают.

Пожалуй, и впрямь шизофрения… Чем может помочь Вайт в безвыходной ситуации? Тут не о юристах думать надо, а об эвтаназии или коме, что по сути одно и то же.

— Джон? Вы меня слышите?

— Стив, мне гораздо приятнее, если вы сейчас будете называть меня Евгением.

— Хорошо, Евгений, как вам удобнее.

В положении умирающего, оказывается, и хорошее есть. Можно нагло наплевать на американизацию самого святого: имени.

Маленький, но плюсик.

— Мы связались с господином Моррисоном. Он согласился вести ваше дело. С вами будет работать его сотрудник Джон Вайт.

— Когда я смогу с ним поговорить?

— Он уже выехал сюда, к нам. Это ближе, чем до клиники. Сказать точно, когда он будет, не могу. Но он уже сейчас просит сбросить ему все материалы по вашей ситуации, хочет ознакомиться с ними по дороге.

Неужто Вайт обзавелся личным шофером? Вряд ли, скорее сильно доверяет автопилоту.

— Могу я пока что переговорить с врачами?

— Да. Разумеется.

Лучше бы не говорил. Одно дело предполагать, что все плохо, другое — выслушивать со стороны кошмарные детали, перечисляемые мертвым металлическим голосом.

Все не просто плохо. Это конец. Дееспособность пациента более чем под вопросом. Странно, что с его жалкими остатками ведут вежливые беседы и даже подключают к ним юристов.

Неудивительно, что этот огрызок, бывший некогда молодым и здоровым телом в прекрасной физической форме, не желает оставаться на этом свете. Здесь ему больше делать нечего. Лишь то, что из выжженной лаборатории до бокса глубокой реанимации его сумели доставить меньше чем за пять минут, позволило задержаться жизни на жалких руинах былого великолепия.

Эдкинс, может, и сволочь еще та, но он прав: долго в таком состоянии не протянуть. Дни? Скорее, часы. Он попросту свихнется, таращась во тьму и считая оставшиеся мгновения существования. Ему уже сейчас мерещится во мраке что-то нехорошее, бесшумно подкрадывающееся, плотоядно облизывающееся. Психике нужны раздражители, а здесь их нет, за исключением металлического голоса Стива, — вот и старается заполнить пустоту.

А от этого неживого голоса можно свихнуться куда быстрее, чем от непроглядной тьмы.

— Дженя, ты меня слышишь?

Не американизированное «Джон», и даже не «Евгений», не «Рос»: «Женя», ну пусть «Дженя».

Это, похоже, Вайт.

— Слышу. Смешной нигер, где тебя столько носило?

— Почему смешной?

— С такой-то фамилией [2] ты хочешь быть серьезным нигером?

— «Нигер» — это не слишком удачный термин для диалога двух уважающих друг друга собеседников.

— А я черномазых не уважаю.

— Ты успел заделаться расистом?

— Ага. Причем совершенно случайно. По случаю прикупил себе домик в Алабаме. [3] Милое местечко, и милые соседи, совсем непохожие на северян. Знаешь, что редкий негр может пересечь Алабаму из одного конца в конец и ни разу при этом не получить пулю? Вот я и сам не заметил, как втянулся в это дело.

— Женя, я прекрасно знаю, что такое Алабама. И я знаю тебя. Мне тут со всех сторон намекают о твоей недееспособности. Попробуй доказать, что ты просто решил пошутить на грани фола в ситуации, совершенно не располагающей к юмору, иначе я начну прислушиваться к мнению других.

— Тезка, ты знаком с Эдкинсом?

— Уже знаком.

— Хочу тебе сказать, что его голос от твоего ничем не отличается. Я слышу одно и то же. И у врача, с которым я разговаривал, голос такой же.

— Понял. Ты, используя особенности нашего общения, пытаешься выяснить, не являюсь ли я самозванцем. И каков вердикт?

— Как я познакомился с твоим котом?

— Наступил ему на хвост, а в следующий раз, заглаживая вину, принес ему сметаны, и вы стали друзьями.

— Привет, Джон.

— Ну наконец-то ты меня узнал. Мог бы сразу с кота начать, а не козырять расизмом.

— Извини, сильно нервничаю.

— Да я даже не подумал обижаться.

— Давно не виделись.

— Жаль, что увиделись вот так…

— У меня мало времени, так что обойдемся без лишней лирики.

— Понял, слез пускать не буду.

— Имей в виду: Эдкинс, возможно, нас подслушивает.

— И это понял.

— Тебя ознакомили с моим случаем? Все прочитал?

— Все, что дали. Ты пострадал во время взрыва в лаборатории. Из шести сотрудников, бывших на тот момент в помещении, ты единственный выживший. Повезло, что у вас на тестировании находилась капсула глубокой реанимации, тебя едва успели до нее донести. Дальше три с лишним месяца комы, искусственное легкое, пищеварительная система, удаление… Впрочем, тебя должны были с этим ознакомить.

— Да. В этой стране от пациентов ничего не скрывают.

— А в твоей?

— Всякое случается, но приврать любят.

— Женя, ты желал, чтобы мы тебе помогли. Чем?

— Меня намерены опять довести до комы. Я хочу знать — это навечно? Какие варианты?

— Вариант встать на ноги есть. Новое тело. Клон.

— Разве есть такая технология?

— Официально нет, хотя для себя народ потихоньку выращивает. Не в этой стране, конечно, но не так далеко к югу все возможно.

— Мой договор лечения за рубежом не предусматривает.

— Знаю. Более того: в нем фигурирует фиксированная сумма, за рамками которой ты не получишь ни цента. И ты уже опасно близок к этим рамкам. Вырастить клон — это сумма с семью нулями, а то и больше. Официально подобного никак не проведешь, потому что услуга криминальная. Клон растят годами, при этом у него возникает собственная личность. По сути, на выходе мы имеем дело с преднамеренным убийством: сформировавшегося человека разбирают на запчасти для его потрепанного временем и болезнями генетического двойника. Обкатка технологии так называемых «безмозглых клонов» — вопрос ближайших лет, но у тебя нет этих лет и нет сумм с таким количеством нулей. К тому же помимо тела у тебя поврежден мозг, и поврежден серьезно. В настоящее время этой проблемы не решить никак. Даже в лучшем случае при полном успехе пересадки мы получим инвалида, потому что проблема опосредованного переноса пока что не решена, хотя сдвиги в этом вопросе есть и некоторые эксперты полагают, что мы стоим на пороге прорыва.

— И ты назвал это вариантом?

— Ну… теоретически — это вариант.

— Практически мы попросту потеряли время.

— Это полезная информация. Ты должен был с ней ознакомиться для продолжения разговора.

— Продолжения? Есть еще варианты?

— Три варианта.

— Да у меня, оказывается, бездна выбора… Надеюсь, не такие же?

— Нет. Первый: ты соглашаешься на предложение Эдкинса. Далее следует кома и криостат. Теоретически в этом состоянии ты сможешь пребывать лет тридцать — сорок. Остатков обязательств компании, твоих средств и средств твоих родителей хватит, чтобы обеспечивать тебя все это время, или почти все.

— Моих родителей?

— Да, мы уже с ними связались.

— Они небогатые люди.

— Как и ты.

— Ну мне бы еще лет пять…

— Которых у нас нет.

— Что дальше по вариантам?

— Второй: тебя отключают по собственному согласию в соответствии с поправкой номер сто сорок три к закону о добровольном уходе из жизни неизлечимо больных. Мы имеем твою смерть и сэкономленные деньги семьи.