От меня требовались две вещи: следить за вином и держать язык за зубами. И то, и другое у меня неплохо получалось.

В тот день во дворце царила тишина: накануне государь изволил отмечать окончание строительства нового амфитеатра, и нынче весь день до самого вечера лечился в своих банях от чрезмерных излияний. Тем не менее, к вечеру он велел принести прямо в комнаты для отдохновения лучшего вина для себя и своего гостя, который уже несколько дней жил при дворе.

Я выбрал кувшин, стоявший в леднике для особо почетных гостей, и отправился в покои.

— Куда же ты собираешься направиться, мой господин? — услышал я приглушенный голос царя. То, что государь называет неизвестного пришлого человека господином звучало необычно, и я невольно прислушался к разговору.

 — Пока не знаю — отозвался тот — посмотрю по обстоятельствам.  — Боюсь, что когда вернешься, на этом месте тебя будут ждать лишь жалкие руины.  — Не преувеличивай, Ирод. Твой народ получил от меня все, что хотел, не так ли? А теперь у вас есть великий и всемогущий Яхве, о котором столь вдохновенно пишут ваши мудрецы. — голос гостя прозвучал немного насмешливо. — Так что я всего лишь ненадолго… удалюсь на покой. Не думаю, что за несколько лет с вами успеет случиться что-то совсем ужасное. Разве что сами раздерете свое царство на мелкие клочки. Тяжкий вздох царя прервал его речь.  — Господин…  — Давай лучше выпьем вина, друг мой. Где твой виночерпий, как его там?..  — Адам! — окликнул меня государь. Я вошел в покои — как и положено, почтительно и бесшумно.  — Налей нам вина — Ирод кивнул на чарки, стоящие на низком столике возле ложа, на котором он возлежал по эллинскому обычаю. Его гость сидел в тени возле самой стены, и лица его я не мог рассмотреть.  — Твое здоровье, Ирод! — поднял чарку гость.  — И твое, господин. Я бездумно следил за тем, как чарка касается губ гостя, как он опрокидывает ее в себя, делает один глоток за другим. И возвращает обратно на стол — все так же полную до краев.

Не знаю, что именно меня так сильно испугало, но я отступил — и невольно выронил почти полный кувшин на пол.

А точнее, на плащ гостя — дорогой плащ из тонкой белоснежной шерсти, который лежал прямо возле двери.

Кувшин не разбился — по всей комнате тут и там были раскиданы циновки и подушки, поэтому даже звука падения не послышалось. Но темно-красная жидкость разлилась по шкурам, по циновкам, по белой ткани…

Я шатнулся назад, в тень, в трусливой надежде избежать немедленного наказания.

 — Адам! — негромко окликнул меня гость.

Пришлось шагнуть обратно, в полумрак покоев.

Он наклонился вперед, и я наконец увидел его лицо в тусклом свете масляной лампады.

Оно оказалось не злым и не гневным, но и не добрым.

 — Значит, Адам — сказал он задумчиво — знаешь, кто я? Я бросил быстрый взгляд на Ирода, но тот даже не смотрел в мою сторону, любуясь на то, как переливается оттенками рубина вино в его чарке.  — Н-нет, господин…

Гость вновь поднял свою чарку, а потом, разжав пальцы, уронил ее на уже запятнанную ткань. Из опрокинутой чарки выплеснулась темная волна, и продолжала течь, превращаясь перед моими ногами в тягучую, пугающую лужу. Я поджал пальцы.

 — Знаешь. И при этом все равно осмеливаешься лгать мне. Неплохо — заметил он. И добавил, поворачиваясь к государю:  — Твой маленький слуга любит подслушивать, Ирод.  — Но он умеет также хранить тайны — возразил тот, без особого, впрочем, энтузиазма.  — Да? — спросил гость — ну, это можно проверить. Повернулся ко мне и сказал:  — Ступай, виночерпий. И молчи о том, что видел и понял. Потому что если сболтнешь, то я найду тебя, и тогда даже римская казнь покажется тебе райским наслаждением.  — Да, господин, — прошептал я.  — Тогда иди прочь. Живи. И помни о том, что я тебе сказал.

Я ушел в ту ночь — и шел очень долго, куда дальше, чем собирался, куда дольше, чем когда-либо надеялся прожить. Обошел все три континента, а потом и Новый Свет, видел падение царей, расцвет новых царств и империй, и их падение, и вновь расцвет. Видел войны, мор, катаклизмы, а еще — великие открытия и великих людей. Пока не встретил его снова — девятнадцать лет назад. В Риме.

Субботу мы провели вполне мирно. К вечеру Костик выспался, и соизволил присоединиться ко мне в гостиной, где я кормил свою золотую рыбку в аквариуме.

 — Почему у тебя только одна рыбка? Ей не скучно? — спросил он, бездумно тыча пальцем в аквариумное стекло.  — Раньше было больше, просто она убила остальных — я сыпанул еще щепотку хлопьев, и рыбка Соня засуетилась, пытаясь поймать их всех одновременно.  — Вся в хозяина — усмехнулся он.  — Не помню, чтобы я кого-то убивал — сказал я напряженно.  — Я пошутил — примирительно ответил он — я хотел сказать, что она любит одиночество. Как и ты.

 — Твоя правда.

 — Чем ты вообще занимаешься, когда не кормишь рыбок? — спросил Костик.  — Да особо ничем. На жизнь мне зарабатывать не требовалось, так что я проводил время… ничего не планируя, если честно. Делал то, что в данную минуту казалось интересным, и так и жил.  — Ведешь жизнь пожилого рантье, значит? Не рановато ли в тридцать шесть лет?  — Когда-то же надо начать. К чему я успел еще потерять интерес за последние два тысячелетия, так это к спорам и конфликтам. Костик, видимо, это понял, потому что сменил тему.  — Надолго мне можно будет у тебя остаться?  — Посмотрим по обстоятельствам — сказал я сухо.  — Каким? Я закрутил крышку рыбьего корма и поставил ее рядом с аквариумом.

 — Ну, скажем… друзья у тебя есть?

 — Есть, конечно. Например, тот же Женька Финкельштейн.  — Кто?

Он приподнял бровь в таком нестерпимо знакомом жесте, что я сжал под столом кулаки. Это он, он! Тот самый. Помнит все-таки? И притворяется?

 — И у кого из нас амнезия? — спросил он серьезно.

 — У тебя.

— Серьезно, Адам. Ты не помнишь Женю? Парня из моей комнаты в общаге. Женька Финкельштейн.

Больше всего мне хотелось встряхнуть его и сказать прямо в его серые глаза: «Нет, Бадхен, я не знаю Жени Финкельштейна, потому что ты никогда ни в какой общаге не жил, и тем более я. Мы не учились в одной школе, мы нигде не учились, мы вообще мало что общего имеем с окружающим миром: мне больше двух тысяч лет, а ты, Бадхен, ты вообще не человек! И именно ты виноват в том, что я, Адам Эвигер, все еще жив в первой половине чертового двадцать первого века. Ты сделал это просто так, шутки ради — за то, что я оказался не в том месте, не в то время. И уж точно, что ты, Костик…»

 — Так помнишь Женьку? — спросил меня Костик, не дождавшись ответа.  — Помню — ответил я, помедлив.  — Хочу с ним созвониться, поможешь мне?  — Помогу. Чтобы уйти от разговора, я молча всучил ему пульт от телевизора, и занялся более насущными делами — обдумываем дальнейшего плана действий.

Если Костик — всего лишь простой смертный, то я просто-напросто выпровожу его из дома сразу же, как только убежусь в этом точно. Пока что же следовало убедиться, что он не представляет для меня опасности. Места в квартире достаточно, его присутствие не особо напрягало. Пусть живет.

Если же это истинный Бадхен…

Он мог притворяться, играть в свои вечные игры — и тогда все мои действия бесполезны. Версия с потерей памяти звучала очень уж фантастически, но именно это давало мне отсрочку, возможность избежать той страшной участи, которую он мне приготовил. Если для этого я должен делать вид, что мы учились в одной школе, да еще вдобавок найти некоего Женю Финкельштейна — что ж, будем искать этого Финкельштейна.

====== Глава 2 ======

Глава 2

Последний раз я видел того, кто называл себя Константином Бадхеном девятнадцать лет назад — на перепутье между двадцатым и двадцать первым веком.

В тот вечер я напился. В последний раз такое произошло со мной, наверное, веке в восемнадцатом. Мне было весело — я находился в своем любимом Риме, нашел заведение для туристов, в котором праздновал Fin de siècle за век до того, и, хотя место полностью изменилось и обновилось за прошедшую сотню лет, я ощущал себя почти как тогда.