— Что с ней может случиться? — засомневалась Табити.
— Случайность. Какая-нибудь нелепая, роковая… в которой она сама же и будет виновата! — быстро предложила лягушка.
— Пожалуй… Пожалуй, не нужно нам таких… сомнительных случайностей у самых Пещер. — Табити явно колебалась, раздираемая противоречивыми желаниями. — Разве что они окажутся совсем-совсем случайными… Все равно не нужно! Вот чтоб никаких таких случайностей не произошло, высокую гостью надо встретить… организовать подобающий прием…
— Я! — блондинка подпрыгнула на табуретке. — Позвольте мне, Владычица! Я вас не подведу!
Табити склонила голову к плечу, сомнение проступало на ее лице все отчетливей:
— О, вы хотите сами… позаботиться? — после многозначительной паузы уточнила она. — Это так мило с вашей стороны — взять на себя столь тяжкий… и опасный подвиг!
— Какой там подвиг! — Царевна вскочила, чуть не опрокинув на себя чашку. — Кто она такая, эта человечка, чтоб ее было трудно… чтоб о ней было трудно… заботиться? — Она метнулась к выходу, тут же остановилась и наскоро преклонила колено. — Могу я попросить у Владычицы разрешения удалиться?
— Конечно-конечно, идите, — благосклонно покивала та. — У вас впереди столько хлопот. Даже просто подобрать подходящий наряд, чтоб не ударить в тину лицом перед иномирскими гостями, и то чего стоит!
— Владычица как всегда исполнена мудростью и пониманием! — Царевна-лягушка метнулась за дверь.
— Устрица она, хоть и жаба! — Шитый золотом платок начал медленно сползать с зеркала, точно его тянули изнутри. — Ты еще пожалеешь, что с ней связалась!
— Если у нее хоть что-то выйдет… — Табити стиснула кулаки.
— У людей есть пословица: лучше с умным потерять, чем с дураком найти, — перебило зеркало. — Что б у нее ни вышло — ты об этом пожалеешь.
Глава 3
Лягушкины чары
— Мамки! Няньки! Быстрее! — Царевна-лягушка ворвалась в пещеру. Под каменным сводом тихо булькало черно-зеленое болото — пузырьки болотного газа медленно всплывали со дна и лопались среди ряски и желтых кувшинок.
— Соткать ковер? Вышить рубашечку? Спечь хлеб? — Ряска вскипела, и вокруг царевны заметались пучеглазые тетки в болотных сарафанах. — Что дитятку ненаглядному угодно?
— Доспехи! Мои доспехи! — топая ножкой, приказала царевна.
— Ахти, Владычица! Не иначе как на войну дитятко наладилось? — шумно всплеснула руками пучеглазая нянька.
— И вовсе не на войну, а на торжественную встречу! — Губы царевны растянулись в длинной жабьей усмешке.
— Что это за встреча такая, коли на нее как на войну сбираться надобно? Не причинили бы царскому дитятку вреда! — заволновались мамки-няньки.
— Не ваше дело! То тайна меж мной да Владычицей! — многозначительно нахмурилась царевна.
— Выросла лягушечка наша бесценная, жабка зелененькая, уж сама Владычица ей секреты свои поверяет! — счастливо запричитали мамки-няньки и, по-жабьи сиганув обратно в пучину, выволокли доспех из листьев кувшинки, правда твердых, как сталь.
— Мою колесницу ко входу в Пещеры! — протаскивая светлые волосы сквозь навершие зеленого шлема будто султан, скомандовала царевна. Шелестя лиственным доспехом, промчалась по пещерным тоннелям, заставляя редких прохожих и проползых недоуменно глядеть ей вслед. Мимо салютующих стражников ворвалась за стальные двери в громадную пещеру. Двухъярусные нары рядами, оружие, развешанное по углам и на стенах, и недвусмысленный запах застиранных портянок сразу говорили, что это казарма. Молодой мужчина в кольчуге обернулся на стук.
— Воевода Василий! Ты меня любишь? — прижимая руки к груди, спросила царевна.
— Так это… — явно растерялся тот. Царевна-лягушка шагнула ближе, провела тонким пальчиком по кольчужной груди и снизу вверх заглянула ему в глаза. Ноздри воеводы дрогнули. — Всем сердцем, царевна моя! — выдохнул он.
— Тогда ты поможешь мне выполнить волю Владычицы! — становясь на цыпочки, теплым дыханием пощекотала она его ухо.
Через пару минут царевна выскочила из людской казармы, поправила сбившийся наплечник и со всех ног припустила в другую сторону. У этих дверей стража не стояла, а, мерно работая рыбьими хвостами, плавала в вырубленной в скале широкой канаве. Девушка исчезла, лиственный доспех едва слышно скрипнул, меняя форму, и в похожую на гигантское джакузи пещеру запрыгнула жаба в зеленой броне.
— Ты меня любишь, Зитирон? — с придыханием спросила она у закованного в чешую рыбовоина.
Царевна бежала по тоннелю вдоль канала, заполненного белой как молоко водой. Пронеслась по узкому бортику и спрыгнула на покачивающийся на воде свернутый лист. Запряженная в лиственную колесницу тройка железноголовых рыб рванулась к светлеющему впереди выходу. В последнее мгновение на край листа дружно запрыгнула троица пучеглазых нянек — одна с коробочкой косметики, вторая с подносом ватрушек, личинок и сушеного мотыля и третья — с подушкой. Колесница вихрем вырвалась на просторы Молочной. Следом с пронзительным гудением вылетело черное облако болотного гнуса. Вскипела вода, и из нее поднялся воевода Зитирон — начищенная чешуя сверкала на солнце, споря блеском с полированными костяными нарукавниками и лежащим на плече мечом-гарпуном. За ним стройными рядами выныривали вооруженные рыболюды.
Под дружную песню из соседнего тоннеля на берег в конном строю вышла человечья рать во главе с воеводой Василием. Мощные кони спорой рысью несли людскую дружину Змеевых Пещер вдоль берега.
Извилистая горная гряда Змеевых Пещер возвышалась над водами Молочной, острые иззубренные пики тянулись и вправо и влево насколько хватало глаз и уходили далеко в глубь берега. Скальные стены были изъедены пещерами, точно привезенный из человеческого мира сыр — дырками. Внизу, у реки, пещерные входы были небольшими, как раз выпустить конного всадника на берег или лодку на воду, но чем выше, тем громаднее они становились, у самых вершин превращаясь в отверстия, через которые могла протиснуться драконья туша. Где-то далеко за грядой светило солнце, но под ней царил вечный сумрак — густая тень закрывала собой и землю и воду. Иногда лишь этот сумрак прорезали багровые сполохи — скалы начинали подрагивать, и из жерл вулканов с грозным гулом поднимался огненный столб. Оранжево-алые лавовые дорожки стекали по склонам, с шипением и гулом обрушиваясь в воду. Курящийся над вулканами дым делал сумрак еще темнее, а белая вода Молочной мерцала, как светится сам собой белый снег в морозной ночи, время от времени расцветая алыми отсветами огня. Высоко-высоко над скалой, так что казался мелким, будто галка, парил одинокий крылатый змей.
Колесница-листок мчалась по пенистым перекатам, а облик царевны дрожал: вожжи держала в руках прекрасная девушка… вожжи держала в лапах зеленая жаба… девушка… жаба… Железноголовые рыбы мчали ее сквозь сумрак к четкой, будто вычерченной черным карандашом на белой воде границе, разделяющей тень от скал и яркий свет солнца. Пена вскипала за бортом листа-колесницы, развевались подолы мамок-нянек.
— Они здесь! Они близко! — вскричал вынырнувший из воды рыбовоин.
Неистово работая хвостами, зитироны бросились вперед. Человеческая дружина погнала коней галопом. Черным шлейфом пронесся за царевной болотный гнус… и впереди засверкала белая гладь Молочной под лучами низко висящего солнца. Черной горой возвышаясь на фоне зеленого берега и синего неба, по Молочной плыла громадная черепаха. На голове у нее гордо восседал пестрый кот. Впереди, точно лебедь в сказках (ну очень большая лебедь!), горделиво скользила серебряная змеица — по бокам черепахи почетным эскортом плыли змеицы черная как туча и другая, белая как облако. Нарушая нарядность картинки, замыкала процессию старая, словно пыльная, грязно-черная драконица с облупившейся чешуей. Зато в небесах, чуть пошевеливая крыльями, парили еще змеи! И серебряно-стальной, и светлый, почти прозрачный, и буйный гигант цвета пламени, от жара чешуи которого становилось больно глазам, и еще драконы помельче: оранжевый, и черно-красный, и еще один светлый… Над панцирем черепахи трепетали флаги — и выше всех вздымался один, с крылатой борзой на фоне чужого, далекого солнца! Под флагом замерли трое — девчонка с развевающейся на встречном ветру копной буйных черных волос, ее светловолосая подруга и довольно высокий парень.