Старинная миньятюра
«Наградил же бог фамилией!» – сокрушался Герман Оттович. Фамилия ему и впрямь досталась деликатная. С расстройства Пенис вздыхал и плевал с балкона на головы прохожим. Попадал, конечно, не всегда, но попадал и радостно потирал ладони. «Всё-таки славно, когда кому-то хуже, чем тебе!» – Удовлетворенный, он уходил в комнату, ложился на диван и в деталях вспоминал приятный момент.
Бабье лето вспыхнуло и сгорело за считанные дни. Погода испортилась. Дождем хоть и не пахло, но он накрапывал. Возможно, это был вовсе не дождь, а пролетевшие мимо цели плевки Германа Оттовича. По улице шныряла одичавшая старушка, раболепно заглядывала в лица прохожих и старалась лизнуть им руку. Прохожие шарахались и отмахивались от старушки ногами. Старушка обиженно скулила, норовила укусить обидчика. Если ей это удавалось, то она громко лаяла. У неё было шикарное сопрано. Пенис с умилением наблюдал за старушкой и капельку ей завидовал – он говорил дискантом.
Герман Оттович считал себя альтруистом, щедро раздавал на паперти заплесневелые сухарики и ликовал, слыша: «Спасибо за щедрость, барин! Чтоб тебя так дети перед смертью кормили!» Вот и сейчас он вздумал проявить благородство, больше похожее на глупость. «Удочерю старушку или даже женюсь на ней, – Герману Оттовичу казалось, что они дополнят друг друга. – Если что, она очень пожалеет! Убивать буду голыми руками, с помутневшим от ревности рассудком и опухшим от любви сердцем, как Отелло Дездемону». Отчего-то вспомнился последний визит в редакцию модного журнала – Пенис пописывал, но все чаще в стол.
Дело близилось к обеду. Редактор «Литературного коллапса» Венера Вагина достала бутерброды. Она уже впилась зубами в мякоть колбасы, когда дверь распахнулась.
– Здравствуйте! – поздоровался Пенис.
– А, господин Пенис! – поперхнулась Вагина и отложила бутерброд. – Никак, шедевр накропали? И опять, поди, на эсперанто? Ен ла мондон венис нова сенто?
– Я футурист и к эсперанто никакого отношения не имею, – ответил Пенис, протягивая листок.
Словно перед отпеванием, в кабинете повисла тишина. Вагина прокашлялась.
– Винус дустус фон Сальерис, в гробус слегус Амадеус!
Переварив прочтенное, она сказала:
– Кажется, я догадываюсь, о чем вы написали. Но это же тарабарщина!
Пенису хотелось удавить редактора, но удавить изощренно – возвышенной лирикой.
– Это не все! Есть стихотворение о любви.
Герман Оттович положил перед литературным инквизитором новый текст.
– Венерус коитус и, бац – сифилитус!
Читать дальше Вагина не стала; ее губки возмущенно надулись. Одуревшая от сквернословия муха разбила окно и вылетела вон, поднимая взмахами могучих крыльев клубы пыли. Порывом ветра с булочной сорвало вывеску. Та с грохотом сбила с ног и придавила гражданина в замшевых ботинках.
– Чего вы хотите? – не обращая внимания на вопли с улицы, спросила Вагина: – Денег или признания?
– Зачем мне признание? Им сыт не будешь!
Вагина достала кошелек и извлекла из него все содержимое.
– Возьмите, Пенис. Талант за деньги не купишь, я откупаюсь!
Аппетит пропал, надкусанный бутерброд вызывал отвращение и тошноту. Редактор «Литературного коллапса» обхватила голову руками.
Дымка воспоминаний развеялась так же неожиданно, как и появилась.
– Эй, бабушка! – крикнул Пенис, свесившись через кованую оградку. – Иди домой! Домой, говорю, иди, стерва гулящая!
Старушка с радостью бы загрызла обидчика, но понимала утопичность мечты – тот слишком высоко забрался. Неожиданно двери парадной распахнулись. Жертва сама вышла на крыльцо.
– К ноге! – ласково приказала она и потрепала по голове одичавшую старушку.
От такой выходки та потеряла агрессивную прыть и облобызала сапоги мужа-удочерителя.
Брачную ночь Герман Оттович решил не откладывать.
– Ну что, половинка моя, сольемся в единое целое?!
Перевозбужденный Пенис кряхтел, сопел, покрывался потом. Старушка, наоборот, не подавала признаков жизни. Впервые за много лет в нее вошла стрела Купидона, отчего бабка чувствовала себя погибшей от счастья. Она лежала в позе изображенного великим Леонардо человека и размышляла о переменах в судьбе: «Судя по фамилии, прибалт или немец. Буду теперь баронессой! Прислугу заведу…»
С утра старушку мутило. «Залетела! Залетела, безмозглая дура!» – ругала она свою неосмотрительность. Беременность, к счастью, длилась недолго. К субботе бесцеремонно взятая замуж бабка раздулась, а в воскресенье лопнула. Взрывной волной Германа Оттовича сбросило с кровати и слегка контузило. Очнулся он от чьих-то рыданий. Из развороченного чрева супруги выглядывал махонький старичок с нержавеющими зубами. Он с рёвом наматывал на руку осклизлые кишки. «Неужто стал отцом? – удивился Пенис. – Назову-ка я сынишку Анусом. Пусть помучается с мое. Страдания закаляют!» Вслух же сказал:
– У тебя хорошие корни, мой мальчик: глубоко в историю войдут. Хрен выдернешь!
Мертвую старуху Пенис выволок из дома и бросил на заднем дворе.
Через день после рождения Анус с печалью смотрел в окно. Хандрила и заливалась слезами осень, вороны и юркие синицы шустро клевали труп мамаши. «Жизнь – вещь бесполезная. Конец предрешен, смысла нет. Что делать? Жить себе в радость? А если и радости нет? Тогда, как в поговорке: хорошо, что у соседа корова сдохла. Еще лучше, если ее отравил ты!» – минорная думка щекотала извилины новорожденного старичка.
– О чем грустишь? – спросил его отец и тут же пожалел.
Отравленный мудростью сына, Пенис обмяк и испустил дух. Анус хотел похоронить его рядом с матерью, но папаша оказался неприподъемным. Пришлось сжечь его в камине. И на дровах экономия, и никаких внезапно объявившихся родственников. А те непременно объявятся, когда речь зайдет о дележе имущества.
Груз одиночества давил на психику, гнул к земле. Чтобы отвлечься, Анус взял из шкафа первую подвернувшуюся книжку. Ей оказался гоголевский «Нос». Полистав страницы, он бросил чтение и залез под одеяло. Сладкая дрема уже окуривала мозги, когда скрип стула вынудил открыть отяжелевшие веки. Закинув ногу на ногу, напротив кровати сидел Гоголь.
– Отчего вы, батенька, не женитесь? Женщины должны присутствовать в жизни. Без них жизнь теряет свою привлекательность!
Гоголь сдернул с Ануса одеяло, приспустил исподнее белье и резко дернул за детородный орган. Оторопевший Анус вскрикнул, схватился за причинное место – пусто! Осталась только маленькая дырочка, для справления нужды.
– Как же теперь в туалет ходить?
– А как барышни ходят? Привыкай, братец, привыкай! – Классик посмотрел на оторванное «хозяйство» Ануса. – Такой красавец – и без дела! Беги, шельмец, ублажай женщин!
«Шельмец» в мгновение ока скрылся за дверью.
– Даже не попрощался! – обиделся Анус.
– Это же пенис! Он только плеваться может! – Гоголь рассмеялся и исчез.
Настроение Ануса испортилось окончательно.
За окном темнело. На скамье у доходного дома кудахтали старухи. Сидевшая с краю бабка неожиданно вцепилась в лавку и протяжно застонала.
– Ой, девочки! – задыхалась она и кривила сморщенное лицо.
Подруги окружили ее, стали трясти за плечи.
– Сердце?
– Молодость… молодость вспоминаю! – прошептала старуха, дернулась и повалилась в траву.
Ампутированный орган Ануса воспользовался суматохой, выскочил из нее и скрылся во мраке. Везучая бабка самостоятельно поднялась. Пошатываясь, побрела к дому.
– Бог услышал меня, услышал… – срывалось с ее губ.
Следующей жертвой стала торговка пирожками. Не успела она склониться над лукошком с выпечкой, как что-то упругое и жаркое нырнуло под юбку. Баба замерла в согнутом положении. Охнула, стала водить бедрами, прогибаться в спине. Окружившие ее граждане сначала хихикали, но вскоре стали возмущаться: