В хорошую погоду он каждый день некоторое время проводил за рыбалкой на небольшом озере позади дома. Он соорудил себе пирс, уходящий в глубь озера, и на краю его установил удобное сидение. В просмоленный ящик, наполненный землей, он посадил небольшую иву и привязал к нему веревку, чтобы в жаркие дни можно было подтягивать к себе это плавучее дерево, создающее тень.

Когда мы с братом росли, у нас было много домашних животных, в чем папа с мамой поддерживали нас. У нас были собаки — целая свора (отец всех их любил), а также кролики, канарейки, золотая рыбка и попугай. Попугай любил садиться отцу на плечо и нежно поклевывать его ухо. Мы все видели, как этот попугай своим мощным клювом раскрошил графитовый карандаш, и поэтому не без ужаса наблюдали происходящее. Несмотря на этот «мощный клюв», «он» впоследствии свил из клочков газет гнездо, отложил яйца и стал «наседкой».

Отец был великим рассказчиком. Особенно мы с братом любили его истории о свирепой овчарке, которая была у него на ферме в Хопкинсвилле, Кентукки. Как он утверждал, эта овчарка однажды задрала насмерть нескольких собак, которые пытались напасть на хозяйских овец.

В нашей семье зачастую возникали проблемы с деньгами. Их было либо слишком мало (в течение длительных периодов), либо слишком много (в течение коротких периодов). Иногда отец тратил деньги так, будто их запас был неистощим. Затем он мучился по поводу содеянного. Для своей бурной заготовочной деятельности он покупал банки, фрукты и сахар, и иногда оказывалось так, что из еды у нас оставались лишь консервы и хлеб. Если ему случалось сделать большую закупку, то наш кошелек на некоторое время оказывался пуст. В то же время, отец был щедр в отношении своего времени и своих денег, и проявлял щедрость к семье, друзьям и людям, с которыми он работал.

Кроме того, у отца был вспыльчивый характер, над которым он пытался работать всю жизнь. В проявлении эмоций его обуревали крайности: он бывал то чересчур счастливым, то мрачным, как туча, то слишком разговорчивым, то подозрительно молчаливым, то полным оптимистом, то законченным пессимистом. Зачастую он бывал унылым и сентиментальным. Когда он смеялся, мир вокруг становился светлым и беззаботным; когда он хмурил брови, все вокруг становилось серым и мрачным. Он доверял каждому, и часто друзья сбивали его с толку. Он легко прощал другим, а к себе относился сурово.

Мой отец излучал заботу и любовь. Эта позиция прослеживалась в его желании помогать людям посредством считываний, в его доброте к детям, в его внимании к слугам. Его терпение по отношению к молодым людям играло важную роль в успешной работе с группами. Когда он путешествовал, он быстро находил общий язык с каждым, кого встречал. Насколько я помню, отец никогда не раздражался на горничных и официантов. К нему тянулись самые разные люди.

На протяжении своей жизни отец занимался самой разнообразной церковной деятельностью: в возрасте десяти лет он служил сторожем в деревенской церквушке, позднее стал учителем воскресной школы, затем главой Общества усердных христиан, дьяконом и, наконец, возглавил курсы для взрослых по изучению Библии. В Хопкинсвилле, Луисвилле Боулинг-Грин и Сельме он помогал членам церкви в их работе с заключенными. Он лично раздавал Библии заключенным. Он пользовался большой популярностью как учитель воскресной школы. Одно время его класс в Сельме был самым большим во всей Алабаме. В те годы он был членом общества «Ученики Христа». Когда мы переехали в Вирджинию-Бич, мы присоединились к пресвитерианской церкви.

Насколько я помню, Эдгар Кейси читал Библию каждый день. Я также помню его постоянство в молитве, его погруженность в нее. Можно поистине сказать, что он молился «беспрестанно». Я думаю, что именно через молитву к нему постепенно пришло озарение, положившее начало более сложным переживаниям, которые пришли к нему позднее и послужили настройкой на Безграничную Щедрость, проявляемую им в служении.

Помню, что для меня, как для сына Эдгара Кейси, детские годы были постоянным приключением. Еще маленьким мальчиком я начал сознавать, что никогда не смогу обмануть своего отца, никогда не смогу солгать ему ни в чем.

Однажды, когда мы еще жили в Сельме (Алабама), я ослушался отца, и отправился с друзьями купаться нагишом. Когда я пришел домой, он остановил меня на лестничной площадке и озабоченно спросил: «Где ты был?». Я солгал.

Он нахмурился, недоверчиво посмотрел на меня, а затем рассказал мне все в точности про то, где я был: он рассказал о новом месте, которое мы в тот день нашли, обо всем, что я там делал, и даже о том, как один мальчик поранил ногу и ковылял домой, истекая кровью.

Это обстоятельство напугало меня чуть не до смерти.

Еще был случай, когда я попытался уговорить папу поиграть с нами в бридж. Я поймал его сразу после ленча: он пришел, чтобы несколько минут отдохнуть. Я сидел за столом для игры в бридж, разложив карты на четырех игроков:

— Отец, почему ты не любишь играть в бридж? — спросил я его. — Ведь ты играешь во все другие игры, только не в бридж? — и он ответил:

— Когда человек играет в бридж, он вынужден усиленно сосредоточиваться, и поэтому легко прочесть, что у него на уме.

— Что ж, продолжай, — сказал я. — У тебя это прекрасно получается в состоянии сна. Но я никогда не видел, чтобы ты делал такие вещи, когда бодрствуешь. Не могу представить себе, что ты можешь прочесть карты у меня в руке.

— Не веришь? — мое сомнение привело его в неистовство. — Так, возьми карты и держи их перед собой! — приказал он.

— О, нет, забудь об этом, — пытался я унять его. — Все в порядке, забудь об этом.

— Возьми карты!

Я взял карты, и он назвал все тринадцать карт, которые были у меня в руке, затем встал и недовольно сказал: «Именно поэтому я не люблю играть в бридж», и вышел из комнаты.

Больше я никогда его об этом не просил.

Хью-Линн Кейси

ОДА «НАМЕКИ НА БЕССМЕРТИЕ»

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ О РАННЕМ ДЕТСТВЕ»

ГЛАВА 1

ОПЫТ ПРЕБЫВАНИЯ ВНЕ ТЕЛА

В 1927 году, когда я учился на первом курсе Университета Вашингтона и Ли, у меня было переживание, связанное со второкурсником Гасом Элиасом. Гас был подающим надежды интеллектуалом, который решился нас «исправить», то есть, меня и моего соседа по комнате Тома Сёрджи, и разъяснить нам, невеждам, во что мы, по его мнению, должны верить. Гас был агностиком, Том — католиком, а я постоянно рассказывал об Эдгаре Кейси. Гас считал, что если ты умер, то ты умер, и он пытался разубедить Тома в католической вере, а меня во всем, что касается медиумизма.

Однажды после занятий мы пошли на почту, взяли корреспонденцию, уселись на ступеньках и проспорили несколько часов, забыв даже про обед. После этого Гас отправился на вечеринку в Нейчурал-Бридж, Вирджиния (курорт неподалеку от Лексингтона), а мы с Томом, как и полагалось первокурсникам, вернулись в общежитие, сделали уроки и легли спать.

Во сне у меня было странное переживание. Я почувствовал, что сижу в кровати, в то время как мое тело продолжало лежать. Я начал осознавать, что пребываю вне тела, и что могу выходить из него и возвращаться обратно. Я начал проделывать это одним усилием воли. Раньше я слышал, что в тело нужно входить через одно из его отверстий, например, через рот. Оказывается, это не так. Ты можешь войти в тело через макушку, а также снизу или сбоку. Я входил, совершал «посадку на три точки», проходил сквозь матрас и возвращался в тело. Я наслаждался поистине великим чувством свободы: это было восхитительно! Мое тело блаженно похрапывало в постели. Вдруг я почувствовал, что коснулся лепнины, украшающей потолок. Даже сейчас, закрыв глаза, я могу живо вспомнить ощущение пыли на этом лепном украшении. Это было удивительное восприятие.