Плакат с объявлением мобилизации, словно пламя, пожрал целый ворох мелких невзгод. Он понимал Хелену, которую тоже освободила война. Она же и привела к нему эту девушку. Леамо почувствовал, что буквально сходит с ума от желания.
Он покинул морской берег и вот уже в центре города. Тут из подъезда вынырнула шлюха. Над головой она держала раскрытый зонтик.
— Пойдем, милок, — предложила она Леамо.
Леамо взглянул на нее:
— Зачем?
— Всего сто су, только для тебя, недорого.
Леамо пожал плечами:
— Клянчит сотню, а не может даже объяснить зачем.
И отправился восвояси. А девка орала ему вслед:
— Сволочь! Хам! Невежа!
Он же просто сатанел от желания. Хелена.
Хелена. Хелена.
Хелена.
VI
Когда Леамо вошел в лавочку мадам Дютертр, она как раз лечила насморк посредством неизвестных сил природы, то есть сморкалась в платок, обильно смоченный медным купоросом. Объяснив сущность подобной операции, она тут же попросила его помалкивать, так как опасалась насмешек профанов. Он слушал ее с раздражением. Наконец дама иссякла, и Леамо принялся листать старые книжки.
Потом он вновь перешел к новостям дня:
— Читали, что мы бомбили Афины? Надеюсь, от Парфенона камня на камне не осталось.
И усмехнулся:
— Мы ведь защитники цивилизации.
Он замолчал, уставившись в одну точку.
— Вы сегодня какой-то странный, месье Леамо, — заметила мадам Дютертр. — Небось, влюбились?
— Кто? Я? Какая глупость!
Мадам чуть со стула не свалилась от подобного оскорбления.
— Ах извините, — взмолился Леамо, — тысяча извинений, мадам Дютертр. — Я хотел сказать, что ваше предположение неосновательно.
— А что же вы так взвились? Кто она? Блондинка? Брюнетка? Девушка? Замужняя?
— Да если и так, вам-то что? Хотите предложить приворотного зелья?
— Зачем вам зелье? Она что, вас не любит?
— Не надо шутить, мадам Дютертр, это очень серьезно.
Леамо вытащил из кармана часы и принялся разглядывать, словно редкую раковину, драгоценную перловицу.
— Лучше пойду пройдусь. Прощайте, мадам Дютертр. Кстати, месье Фредрик как всегда читает?
— Нет, нет, он приходит по вечерам, после работы. Всегда о вас спрашивает.
— Да я его и в глаза не видел! Он-то что, в меня влюбился?
— Ай-ай-ай, месье Леамо, вы и шутник! — отозвалась мадам Дютертр.
Трамвай отвез Леамо в рабочие кварталы, где сновали машины и рабы. Он оказался в душном, липком пространстве, изнемогающем от безысходности и пороков. Леамо просто упивался своим презрением и ужасом. Он пестовал в себе омерзение к портовому и фабричному плебсу, к этим пьянчугам, грубиянам, бунтарям и грязным свиньям. Городские трущобы были для него прообразом ада (если допустить, что тот существует).
Уж не говоря о том, что многие среди этих подонков — пацифисты.
Леамо спрятался под какой-то навес, чтобы переждать дождик. В тяжелых водах бухты колыхались пароходы. Он думал о Хелене.
Именно здесь.
Именно здесь она впервые ступила на французскую землю.
Франция. Хелена.
Хелена. Хелена.
Хелена.
Наконец он добрался до «Курзала». Вошел.
— Сеанс скоро кончится, — сообщила ему кассирша. — Зал битком набит. Вам придется стоять.
— Мне все равно, — ответил Леамо.
И впрямь пришлось стоять. Экран заволокла пелена папиросного дыма. Густая вонь окутывала весь собравшийся тут сброд, с замираньем сердца следивший за приключениями некоего кабоя (или каубоя, фиг его знает). Казнь мерзавца-предателя была встречена одобрительным гулом. Затем дали Чарли. Чарли в банке. Публика уже заранее начала хрюкать от удовольствия, а стоило появиться самому Чарли, все просто зашлись от хохота. Особенно старались англичане. К удивлению туземцев, которые представляли британцев отнюдь не хохмачами.
Пока служивые в шинелях хаки судорожно цеплялись за трамвайные поручни, при этом ухитряясь горланить песни, Леамо обосновался в кафешке на Парижской улице, где неторопливо потягивал пикон с лимонным сиропом, при этом наблюдая (украдкой, но увлеченно) перепалку пары шлюх с парой же английских офицеров. Ему показалось, что шлюхи одержали полную победу над британской аристократией, отспорив у нее лишнюю гинею, или, на худой конец, шиллинг. Одной из девиц оказалась старшая сестра Мадлена. Но она сделала вид, что его не узнала.
VII
Парикмахер Алсид сидел в полном одиночестве в своей парикмахерской на Ярмарочной улице. Ему казалось, что он ни о чем не думает, но, когда звякнул звонок, предвещавший клиента, он понял, что перебирает в памяти тот день, взбудораживший весь Гавр, когда сгорел магазин «Нормадские ряды». С тех пор прошло уже тринадцать лет.
При виде вошедшего Алсид смутился. Ведь это был Леамо собственной персоной. Мысль Алсида метнулась из давнего прошлого в недавнее:
— А я-то уж думал, куда это запропастился месье Леамо. Ждал вас утром, а вас все нет. Либо, думаю, заболел, либо будет бриться вечером: в ресторан собрался или в гости.
— На скромный семейный ужин, — ответил Леамо. — Брату исполнилось пятьдесят. Всего несколько сослуживцев, сейчас не до банкетов.
Алсид принялся умело и споро намыливать его физиономию.
— Я вот тоже жду победы. Тогда и закачу пирушку.
— Не обольщайтесь, — вспенил мыло Леамо, — война продлится всю зиму.
— Да что вы, месье Леамо! Вы преувеличиваете!
Некоторое время Алсид молча соскабливал волосинки, но, переливая воду из кувшина в ванночку, не удержался:
— Зря вы так, месье Леамо. Что бы о вас подумали, если бы не знали что вы наш военный герой.
— А, плевать мне, — заявил Леамо, отплевываясь от мыльной пены. — Плевать, что обо мне подумают.
Несмотря на это, Алсид его припудрил, подровнял пробор, подстриг усики, да еще и почистил щеткой пиджак. Леамо погляделся в зеркало, одобрил себя и удалился.
Когда он добрался до брата-сенатора, гости были в сборе: Нанту, Саквиль, Дюпланше, все с супругами, и еще одна девица, мадмуазель Дюпланше. Сыновья воевали. Мужчины суетились вокруг абсента. Обсуждали будущее гаврского порта, железной дороги, походя ругая руанцев, препятствующих ее строительству.
Только за столом самцовая часть компании объединилась с самочной, устроив чересполосицу. Бернару досталось место между мадмуазель Дюпланше и довольно пышной мадам Саквиль. Когда заговорили о фронтовиках, он был столь галантен, что ограничился тем, что только слегка отбрил более молодую из своих соседок парой игривых шуточек. Он был в великолепном (хотя и слегка подогретом алкоголем) настроении. Вот он уже перестал окучивать юную соседку и шепчется с невесткой.
— Чудной вы сегодня, Бернар, — говорит Тереза.
— Разве? Перебрал что ли?
— Бросьте, Бернар. Вы какой-то странный.
— Так чудной или странный?
— Все-таки скорее чудной. Вы часом не влюбились?
Бернар тихонько рассмеялся.
— Во всяком случае не в малышку Дюпланше. Я не очень уверен, что не влюблен в вас. Вы — неглупы, хотя и принимаете за чистую монету россказни прессы и вашего супруга-масона. Но вы мне здорово нравитесь. Как невестка, разумеется. А та — англичанка.
Он сглотнул и продолжил:
— Она в мундире. Восхитительна! Ее зовут Хелена. Хочу ее до потери пульса.
— Собираетесь жениться?
— Вполне возможно. Думаю, времечко сейчас как раз для женитьбы. Но мы еще не помолвлены. Ах какая девушка — высокая, блондинка, возможно, девственница — вылитая кобыла англонормандских кровей.
Он осекся:
— Что это я разболтался. Это вы виноваты, Тереза. А ему что от вас надо?
К ним направлялся сенатор.
— У тебя приступ красноречия? Прекрасно, я собираюсь тебя кое о чем спросить.
— Валяй.
Тереза встала.
— Оставляю вас наедине.
Помрачневший Бернар бросил взгляд на усевшегося рядом брата.
— Послушай-ка, — начал сенатор, — что это за детишки, которых ты водил в кино в прошлое воскресенье?