По самому перекрестку ходило поразительное количество народу, перешучиваясь в снегу. Шагал своей неимоверной походочкой Билли Арто, коротенький, длинноногий, размахивал руками, сверкали яркие зубы; в команде играл на второй базе; за последние несколько месяцев неожиданно повзрослел и уже несся на свидание со своей постоянной подружкой, чтобы вместе справить Новый год на одной из вечеринок в центральных кинотеатрах.

– Вон Билли Арто! Ура «Дракутским Тиграм»! – завопил Винни, но Билли только проплыл мимо, он опаздывал, он их видел.

– А вы, парни, – вы чего делаете? – уже почти десять, а вы все еще тут посреди дороги выкаблучиваетесь, детство в одном месте играет, вот у меня уже девчонка есть, покеда, сосунки. – Билли был известен под именем Айдапарень. – Ай да парень этот Гас Ригопулос, все пальто в снегу! – крикнул он, презрительно махнув на прощанье рукой. – Скормите его горяченькой ночной птичке! – крикнул он, исчезая в длинной улице, что шла вдоль Текстильного института и снежных полей к мосту на Муди-стрит и к огням центра – туда стремилось много другого народу, катилось много машин, мягко похрустывая цепями, а их красные хвостовые огоньки красиво горели под снегом настоящим Рождеством.

– А вон Иддиёт! – ликующе завопили все они, когда из тьмы нарисовался здоровенный силуэт Джо Биссонетта, который, едва завидев их, тотчас развернул плечи двумя призрачными горбами по бокам от утопшего в груди и выпяченного подбородка и направился к ним мягкой кошачьей походкой. – Вот идет наш большой морпех!

– УУ! – приветствовал их Джо, жестко удерживаясь в позе «морского пехотинца», копируя все неуклюжие прихваты громадных морских псов из фильмов Чарльза Бикфорда [6] в тридцатые, все комиксы про здоровенных Фейганов с бычьими плечами, ту гигантскую тварь, что когда-то гонялась за Чарли Чаплином с иглой морфия, только современный, в морской фуражке, сдвинутой на один глаз, и со стиснутыми кулаками, с оскалом, обнажившим огромные, немного неровные зубы, ухмыляясь, готовясь драться и калечить.

А из банды выступил Джеки Дулуоз – точно в такой же позе, набычившись, скорчив рожу и вытаращив глаза, сжав кулаки; они нос к носу подступили друг к другу, тяжело дыша и держа паузу, чуть ли не зуб к зубу; вот так они бессчетными стылыми зимними ночами возвращались с матчей и борцовских поединков, из мальчишеских киношек, бок о бок, выдувая ртами мерзлые пузыри пара, и люди глядели на них, не веря своим глазам, не в силах убедиться в темноте, действительно ли Иддиёт Джо и Загг, два здоровенных морпеха, прут по улице, чтобы разнести салуны в пух и прах. Какой-то мелвилловский сон о китобойных городках посреди новоанглийской ночи… Некогда Гас Ригопулос целиком и полностью владел душой Иддиёта – всего-навсего добросердечного простодушного жеребца, сильного, как два взрослых мужика; вился вокруг него, как шаман, выпучив глаза, в летних парках, а Иддиёт по своей доброй натуре подлизывался к нему, пока на самом деле по приказу Гаса вылитым зомби не кинулся на Загга, носорожьи воя, не погнал его по всем джунглям подростковых кошмаров на пустырях после заката; в банде гуляла давняя шутка, что Могучий Иддиёт и убить готов, стоит Гасу слово шепнуть. Теперь же они поутихли немного; у Иддиёта завелась девчонка, он как раз шел к ней на свидание, «Зовут Ритой, – сообщил он им, – вы ее не знаете, она славная девчушка, вон там живет», – и показал, по-своему, по-простому сообщив им, краснощекий франкоканадский здоровяк, крестьянский сын из большой и шумной семьи в двух кварталах отсюда. На голове его снег насугробил маленький осиянный осанной нимб… его аккуратно расчесанные, приглаженные волосы, широкое самодовольное здоровое лицо, полное и сдобное над темным шарфом и огромным теплым пальто новоанглийской зимы.

– И-идьёт! – повторил он, значительно всех оглядев и отваливая своей дорогой. – Увидимся…

– Зырь, как повалил, клепаный Иддиёт, ты видал, как он из школы домой ходит?..

– Эй, Мыш, без шуток – слыхал, чё Джек говорит? Каждый день первым из старших классов вываливает, только дверь в подвале откроется, звонок еще не дозвенел, все в раздевалку, а Иддиёт уже тут как тут – что кошмар твой выплывает, шагами здоровенными, как у лесоруба, пилит по травке, по тротуару, по мостику через канал, мимо киоска, по путям, мимо ратуши – о какой, первый правильный пацан из подвала вылез. Джимми Макфи, Джо Ригас, я, ну, быстрые такие все – мы за Иддиётом только в сотне ярдов телепенимся…

– А Иддиёт уже пол-Муди-стрит пронесся, но он не только домой спешит, уроки делать как можно скорее, потому что у него на уроки шесть часов уходит…

– …а полетел, полетел – мимо салуна «Серебряная звезда», мимо большого дерева у женской школы, мимо статуи, мимо…

– …и вот он… – (Лозон и Загг уже наперебой орут эту информацию Джи-Джею и всем прочим) —…на домашнее задание шесть часов надо, но ему сначала нужно сожрать три гамбургера до ужина и шесть раз в пристенок сыграть с сестренкой Терри…

– …у старины Иддиёта нет времени потусоваться, покурить с толпой перед школой, чтобы Джо Мапл его засек и настучал директору, Иддиёт – самый честный, прилежный, работящий ученик во всех Соединенных Штатах Америки и никогда в жизни ни одного урока не прогулял, и вот он открывает парад по Муди до самого своего дома… Девчонки со своими клятыми банданами и бананами тащатся у него далеко в хвосте…

– Айдапарень этот Иддиёт! Во как прет по снегу. – Джи-Джей уже подхватился и показывал на него. – Гляньте, ему сугробы по самую задницу. И-иддиёт, во даёт, не грусти малЫЫшка-а, соль земли просто, пенка на супе, да он – не, говно вопрос, он прекраснейший пацан, что топтал зелень господню, или спасения нам не будет… Чуть-чуть покоя перед смертью, милый боженька, – заключил Джи-Джей, перекрестившись, а все посматривали на него краем глаза и ждали следующего прикола.

И этот яркий и веселый перекресток на четверть часа принадлежал только им, а они стояли и трепались в юности дней своих в родном городке.

– Ну, что скажешь, Загг, – вдруг выпалил Джи-Джей, грубо хватая Загга, притягивая к себе и зажимая ему голову, – потом взъерошил ему волосы и рассмеялся. – Старый добрый Загг, стоит все время в стороне и широченно улыбается… золотой ты парнишка, Загго – Даже у Скотти в зубах не больше золота, со всеми его делишками с Пацаном Фаро, чем в тебе, с твоими чокнутыми окосевшими глазами – они у тебя только в рот смотрят и сияют, вот такой ты, Загг, это кроме шуток… В интересах чего, рыг дрыг, – и несколько раз задрал ногу с похабным значением. – Тебе голову нужно зажать в несколько раз сильнее, пока не запросишь пощады у Турко Джи-Джея, Чертова Чуда Лоуэлла в Маске, а он тогда решит, отпускать тебя и даровать тебе пощаду или нет – назад, джентльмены, дайте мне поставить Загго Христаради Дулуоза на его клятые колени раз и всемогуще навсегда…

– Глянь, шесть тысяч ребятишек скупают у Детуша все леденцы и карамельки – даже косточки в них жуют – Комиксы… Нет, что за жизнь, если вдуматься, а? – А все ребятки выстроились в очередь у Буавера в субботу вечером и ждут своих бобов, на холодном ветру, эй, Мыш, полегче, – сказал Загг из-под захвата.

Все вшестером они стояли на перекрестке, Заза в смешной неистовой кошачьей ярости; Винни вдруг расхохотался и хлопнул Елозу по спине, заорав своим густым, надломленным в горле голосом:

– Юный Елоз из доброй старой Бельгии, ну ты и сук-ки-сын! – а Скотти думал себе: «Можно подумать, они дадут мне в долг денег и распишутся в пустой строчке, чтобы летом у меня была машина, да ни в жисть»; Джек Дулуоз сиял, зря в голове золотистую вселенную, а глаза пылали; Мыш Ригопулос кивал себе, окончательно уверяясь, что все на свете завершится, и завершится печально; а Альбер Лозон, мудрый, молчаливый, потрясный, беззвучно сплевывал сквозь зубы сухую снежинку слюны, отмечая общее примирение, с ними ли, без них, там или не там, дитя, старик, самый из них милый; и все шестеро стояли, наконец примолкнув, расправив плечи, и смотрели на свою Площадь жизни. Не грезя ни разу.