— Возможно, — в голосе капитана Райфла звучало сомнение. — Аляска ждет уже десять лет коренного переустройства. Я сомневаюсь, достигнете ли вы чего-нибудь. Когда политиканы из Айовы и Южного Техаса диктуют нам, что можно и что нужно нам за пятьдесят восьмой параллелью, так что толку в этом? Аляска может «прикрыть свою лавочку»!

— Нет, она этого не сделает! — сказал Алан Холт, и его лицо, освещенное луной, приняло суровое выражение. — Они и так уже постарались, и много наших домов опустело. В девятьсот десятом году нас было тридцать шесть тысяч белых на территории Аляски; с того времени вашингтонские политиканы заставили бежать девять тысяч — четверть населения. Но оставшиеся хорошо закалены. Мы не сдадимся, капитан. Многие из нас — уроженцы Аляски, и мы не боимся борьбы.

— Вы хотите сказать…

— Что мы добьемся удовлетворения наших справедливых требований в течение ближайших пяти лет. И в каждый из последующих пяти лет мы будем ежегодно отправлять в Штаты по миллиону оленьих туш. А через двадцать лет будем отправлять по пяти миллионов. Приятная перспектива для мясных королей, а? Но зато это на пользу, кажется мне, тем ста миллионам американцев, которые собираются превратить свои пастбища в поля, изрезанные оросительными каналами.

Рука Алана судорожно сжимала перила.

— Пока я сам не побывал в Штатах этой зимой, я не думал, что дело так плохо, — сказал он, и железная нотка прозвучала в его голосе. — Ломен — дипломат, а я — нет. Меня тянет в бой, когда я вижу подобные вещи, хочется пустить оружие в ход. Оттого что нам удалось натолкнуться здесь на золото, они считают Аляску лимоном, который нужно выжать как можно скорей, а потом, когда нечего будет сосать, выбросить невыгодную кожуру. Вот вам этот новейший американизм с его погоней за долларами!

— А вы разве не американец, мистер Холт?

Так тихо и близко прозвучал этот вопрос, что мужчины вздрогнули. Оба обернулись в изумлении. Рядом с ними стояла Мэри Стэндиш. Ее прекрасное спокойное лицо было залито лунным светом.

— Вы меня спрашиваете, madame? — отозвался Алан Холт, вежливо поклонившись. — Нет, я не американец, я уроженец Аляски.

Губы девушки были приоткрыты. Ее светлые глаза ярко блестели.

— Пожалуйста, простите, что я подслушала. Я не могла удержаться. Я — американка и люблю Америку. Мне кажется, я люблю ее больше всего на свете. Да, Америку, мистер Холт. А это далеко не то же, что американцев. Меня радует сознание, что мои предки прибыли в Америку на «Майском цветке» 1. Меня зовут Стэндиш. И я хотела напомнить вам, что Аляска — тоже Америка.

Алан Холт был несколько изумлен. Лицо девушки перестало быть благодушно-спокойным, ее глаза загорелись. Он чувствовал сдерживаемую дрожь в ее голосе и знал, что днем он мог бы увидеть на ее щеках яркий румянец. Алан улыбнулся, и в этой улыбке он не совсем скрыл легкую насмешку, мелькнувшую в его мозгу, под влиянием этой мысли.

— А что вы знаете об Аляске, мисс Стэндиш?

— Ничего, и все-таки я ее люблю. — Она указала на горы. — Как бы я хотела родиться среди них! Вы — счастливый. Вы должны были бы любить Америку.

— Вы хотите сказать Аляску?

— Нет, Америку! — В ее глазах блеснул вызов. Она не оправдывалась. Она открыто выражала свои мысли.

Ироническая улыбка исчезла с губ Алана. Слегка рассмеявшись, он снова поклонился.

— Если я имею честь говорить с представительницей рода капитана Майлса Стэндиша, который прибыл на «Майском цветке», то я достоин порицания, — произнес он. — Вы имеете право судить об Америке, если я не ошибся в вашем происхождении.

— Вы не ошиблись, — ответила мисс Стэндиш, гордо вскинув голову. — Впрочем, я лишь недавно поняла значение и ответственность, связанную с этим. Еще раз прошу простить меня за то, что прервала вас. Это вышло совершенно случайно.

И, не дожидаясь ответа, она быстро улыбнулась обоим мужчинам и спустилась с палубы.

Музыка прекратилась. Жизнь в каюте затихла.

— Изумительная молодая особа, — сказал Алан. — Я думаю, что дух капитана Майлса Стэндиша мог бы гордиться ею. Осколок старой скалы, так сказать.

У Алана была своеобразная манера подтрунивать над людьми одной лишь интонацией произносимых слов. Это было свойством его голоса, обращавшим на себя внимание. По временам, когда Алан бывал иронически настроен, он мог больно уязвить своим тоном, вовсе того не желая.

Через минуту Мэри Стэндиш была забыта, и он спрашивал капитана о том, что все время занимало его.

— Пароходу приходится идти довольно извилистым путем, не правда ли?

— Да, это так, — согласился капитан Райфл. — Но впредь он будет делать рейсы прямиком от Сиэтла до Нома. А на сей раз мы идем внутренним путем до Джуно и Скагвэя, и затем пройдем Алеутским проливом мимо Кордовы и Сюарда. Это каприз директора Компании, который они не сочли нужным мне объяснить. Возможно, что к этому делу причастны канадские гуляки на нашем судне. Мы их высадим в Скагвэе, откуда они направятся на Юкон через проход Белого Коня. Теперь это стало приятной прогулкой для неженок, Холт. Но я помню…

— Я тоже помню, — прервал его Алан Холт, не спуская глаз с гор, за которыми лежали горные тропинки, усеянные во время золотой горячки телами золотоискателей предыдущего поколения. — Я помню. А старый Дональд еще до сих пор грезит об этом аде, оставшемся в прошлом. Сегодня он был подавлен воспоминаниями. Хорошо, если бы он мог забыть.

— Мужчины не забывают таких женщин, как Джейн Хоуп, — тихо произнес капитан.

— Вы ее знали?

— Да. Она с отцом приехала на моем судне. Прошлой осенью минуло двадцать пять лет, Алан. Много времени, не правда ли? И теперь, когда я гляжу на Мэри Стэндиш и слышу ее голос… — Он колебался, словно выдавал чью-то тайну, и затем продолжал: — Я не могу прогнать мысли о девушке, за которую боролся и которой добился Дональд Хардвик в этом ущелье смерти у Белого Коня. Слишком ужасно, что она умерла.

— Она не умерла, — сказал Алан. Голос его звучал теперь мягче. — Она не умерла, — повторил он. — В этом-то и горе. В его мыслях она жива и сегодня, как двадцать лет тому назад.

После короткого молчания капитан произнес:

— Сегодня вечером она с ним беседовала, Алан.

— Кто? Мисс Стэндиш, вы хотите сказать?

— Да. Кажется мне, что вы находите в ней что-то забавное.

Алан пожал плечами.

— Вовсе нет. Я нахожу ее на редкость восхитительной молодой особой. Хотите сигару, капитан? А я пройдусь немного. Для меня очень полезно потолкаться среди ветеранов Аляски.

Оба прикурили от одной спички, и затем Алан пошел своей дорогой, а капитан направился к каюте.

Для Алана в эту ночь пароход «Ном» был больше, чем вещь из стали и дерева. Он был живым существом, в котором пульсировала кровь и билось сердце в унисон с сердцем Аляски. Гул от мощных машин звучал для Алана радостной песней человеческого гения. Длинный список пассажиров имел в его представлении почти героический смысл; то не были просто имена мужчин и женщин — эти люди были жизненной силой любимой страны, кровью ее сердца, ее подлинной частицей, ее «преданнейшими». Он знал, что с каждым поворотом винта к северу приближались романтика, приключения, трагедии и надежды. А вместе с ними — наглость и алчность. На борту парохода собрались враждующие элементы: те, которые сражались за Аляску, те, которые будут ее созидать, и те, которые станут разрушать ее.

Алан пыхтел сигарой и прохаживался по палубе, то и дело проходя вплотную мимо мужчин и женщин, которых он почти не замечал. Но он был наблюдателен. Он узнавал туристов, почти не глядя на них. Дух Севера еще не овладел ими. Они были болтливы, они восторженно восхищались красотой и величием панорамы, разворачивавшейся перед их Глазами. Ветераны забрались в темные уголки и молча любовались или же тихо и спокойно прогуливались по палубе с сигарами и трубками в зубах, уносясь мыслями по ту сторону гор. А между пришельцами и ветеранами Алан различал целый ряд человеческих типов, плоть и кровь от населения к северу от пятьдесят четвертой параллели. Он мог бы в точности указать, переходя от одного к другому, тех, кто принадлежит стране за пятьдесят восьмой параллелью.