Но вот наконец-то черная троица приготовилась к отъезду. С четвертой попытки толстяк неуклюже взгромоздился на лошадь — видно, привык садиться в седло с помощью приставной тумбы, предположил Калфхилл, — и затем, даже не обернувшись и не махнув рукой на прощанье, направил своего першерона вверх по крутому склону. Калфхилл сразу понял, что наездник из толстяка совершенно никудышный. Его шатало из стороны в сторону, голова тряслась, толстые ноги вяло подскакивали при каждом шаге. Кареты и портшезы ему явно больше по душе, догадался Калфхилл. Несчастная лошадь, пытавшаяся добраться до нависшей над обрывом травянистой кромки, отчаянным прыжком завершила подъем и легким галопом направилась прочь от берега.

Его работа подошла к концу; Калфхилл вернулся к судну и начал спихивать его обратно в море. Он спешил, поскольку в той самой таверне в Кале кроме Фонтене к нему подошел еще один заказчик и сейчас шесть тодов [12] лучшей котсуолдской шерсти дожидались его в пещере, в двух милях дальше по берегу. В прибрежном тростнике его должны встретить трое мужчин и заплатить ему пять пистолей за перевозку контрабандной шерсти во Францию, где ему заплатят вторые пять пистолей. Киль его суденышка уже царапал дно, когда он услышал позади себя какой-то звук. Обернувшись, Калфхилл увидел, что один из трех путников, повернув лошадь к воде, все еще остается на берегу.

— Эй! — Калфхилл выпрямился и сделал несколько шагов по громко заскрипевшей гальке. — Что-нибудь забыли?

Облаченный в черное всадник ничего не ответил. Он просто натянул поводья и развернул лошадь в сторону холма. И вдруг, словно что-то вспомнив, изогнулся в седле и, полыхнув золотой вышивкой, достал из складок плаща кремневый пистолет.

Калфхилл изумленно вытаращил глаза, словно увидел ловкий трюк, затем отступил назад.

— Что за черт?…

Мужчина, не церемонясь, разрядил пистолет. Выстрел был удивительно тихий, только легкий дымок поднялся над стволом. Свинцовая пуля ударила Калфхилла прямо в грудь. Качнувшись, как неуклюжий танцор, он отступил к морю, потом опустил голову и с любопытством взглянул на рану, из которой струей хлестала кровь, словно из дырки в винной бочке — вино. Он хотел зажать рану рукой, но перед его куртки уже потемнел, а лицо стало белым как полотно. Его рот открылся и закрылся, точно пытаясь напоследок гневно возразить. Но ничего не получилось: плавным, почти балетным манером он исполнил полуповорот и рухнул в тростник у кромки воды. Мужчина убрал пистолет и уже через пять минут присоединился к своим спутникам, поджидавшим его на гребне холма. Около мили троица следовала по одной из овечьих троп, вьющихся между холмов. Затем всадники поскакали по узкой почтовой дороге. А в это время полдюжины песчаных крабов уже спешили по галечному берегу к телу Калфхилла, над которым, словно плакальщицы, склонились красавицы ивы. Его труп обнаружат только через несколько дней, когда черная троица уже достигнет ворот Лондона.

Глава 3

В те дни добраться из Лондона в Крэмптон-Магна можно было лишь так: до Шафтсбери ехать по дороге, что ведет на Плимут, а там повернуть на юг и петлять по скверным и редко используемым колейным дорогам, ведущим к этому далекому побережью. Одна из таких дорог, подходивших к Дорчестеру, — самая из них разбитая — огибала селение: десять-двенадцать бревенчатых домов с закопченными, поросшими мхом тростниковыми крышами, скрытыми в ложбине между невысокими холмами. Еще в Крэмптон-Магна — поскольку мы наконец-то добрались до него — имелись ветхая мельница с пересохшим каналом, одна-единственная гостиница, церковь с восьмиугольным шпилем и обмелевший, торфяного цвета ручей, который в одном месте можно было перейти вброд, а в другом — в нескольких сотнях ярдов ниже по течению — по узкому каменному мостику.

Солнце уже клонилось к холмам, когда карета, в которой я путешествовал, подъехала к этой деревне и наконец, еле-еле протиснувшись на мост и задев бортами парапет, переправилась на другой берег.

Минуло пять дней с тех пор, как мне прислали то странное приглашение. Высунувшись из дверного окна, я оглянулся на дома и церковь. В воздухе витал слабый запах дыма от дров, горящих в очагах, — но в тающем вечернем свете, когда все вещи отбрасывают длинные бурые тени, деревня выглядела неестественно пустой. Выехав утром из Шафтсбери, мы за целый день не встретили никого, кроме случайного стада черномордых овец, и у меня сейчас возникло чувство, словно я оказался на краю покинутых людьми земель.

— Далеко ли еще до Понтифик-Холла?

Мой возница, Финеас Гринлиф, опять что-то тихо промычал — так он отвечал на большинство моих вопросов. И я, уж в который раз, подумал — не глух ли он? Это был мрачный и сонный, еле-еле двигающийся старик. Я поймал себя на том, что всю дорогу разглядывал не столько сельские пейзажи, сколько жировую шишку у него на шее да его сухую левую руку, торчавшую из укороченного рукава куртки. Три дня назад, как и было обещано, он ожидал меня в «Трех голубях» на Хай-Холборне. Его карета была явно самым впечатляющим транспортным средством на конном дворе этой таверны: просторный четырехместный экипаж с покрытыми навесом козлами и лакированными стенками, в которых я разглядел свое волнообразное отражение. Дверцу украшал замысловатый герб. Пришлось пересмотреть давешнюю гипотезу о безденежье моей будущей заказчицы.

— Значит, мне предстоит встреча с леди Марчмонт? — спросил я Гринлифа, когда мы выехали с конного двора, преодолев узкую подъездную дорогу. В ответ я услышал лишь его уклончивое мычание, но я еще не успел испугаться и рискнул задать следующий вопрос: — Возможно, леди Марчмонт желает приобрести некоторые из моих книг?

Этому вопросу повезло больше.

— Купить ваши книги? Нет, сэр, — помолчав, сказал он, сильно прищурившись на убегающую вдаль дорогу. Его вытянутая вперед голова и вздернутые плечи придавали ему сходство с какой-то хищной птицей. — Пожалуй, у леди Марчмонт книг уже вполне достаточно.

— Тогда, может, она желает продать книги?

— Продать свои книги? — Опять озадаченное молчание. Он нахмурился — и морщины, точно клинопись прорезавшие его лоб и щеки, стали еще глубже. Он снял свою низко надвинутую касторовую шляпу и, обнажив голый череп, пятнистый, как перепелиное яйцо, вытер пот со лба. Наконец, водрузив шляпу обратно своей недоразвитой ручкой, он выдавил из себя какое-то мрачное кудахтанье. — Вообразить такого не могу, сэр. Леди Марчмонт очень любит свои книги.

Это был, вероятно, самый содержательный разговор за все три дня пути. Дальнейшие вопросы либо игнорировались, либо в ответ доносилось традиционное мычание и хмыканье. Больше никаких звуков он не издавал, не считая замогильного храпа, который не давал мне спать и в нашу первую ночь в Багшоте, и во вторую — в Шафтсбери.

Мы продвигались вперед безумно медленно, просто с черепашьей скоростью. Мне, коренному горожанину, привыкшему к городскому дыму и суете, к стремительному движению толпы и вращению железных колес, наше неторопливое передвижение по сельской местности, по пустующим вересковым низинам и крошечным безымянным селениям, казалось почти невыносимым. Но угрюмый Гринлиф явно не собирался прибавить ходу. Он торчал как столб на своем кучерском месте, и милю за милей поводья свободно болтались в его руках, а кнут покачивался между колен, точно рыболовная удочка над форелевой речкой. А теперь, после Крэмптон-Магна, еще и дорога вовсе испортилась. Этот последний этап нашего путешествия длился целый час, хотя проехали мы всего одну или две мили. Похоже, сюда годами никто не заглядывал. Кое-где высокая трава полностью скрывала дорогу; то левая колея становилась значительно глубже правой, то наоборот, а местами обе они были завалены довольно крупными камнями. Ветви деревьев шелестели по крыше кареты, а неподстриженные живые изгороди из бука и колючего кустарника царапали бока. Нам постоянно грозила опасность перевернуться. Но вот наконец, после того как карета протиснулась через второй каменный мост, Гринлиф натянул поводья и отложил в сторону кнут.

вернуться

12

Тод — мера веса шерсти, равная 28 фунтам.