Роки, игнорируя приказ, продолжал резвиться на площадке, гоняясь за голубями.
– У вас же такой боец, – кивнул на бультерьра Максим Максимович, – как он допустил? Или его дома не было?
– Боец – съел огурец, – кисло усмехнулся мужчина. – Был. Для того и купили, чтоб квартиру охранял. Штуку баксов отдали за дурня. Родословная. Челюсти будь здоров, руку перекусит, а мозгов… Бандита увидал, прыгнул и повис у него на куртке. Тот куртку спокойно снял и на вешалку. Пока вещи выносили, этот охранничек так и висел на куртке. Я пришёл вечером, еле отцепил. Короче, одна куртка в квартире и осталась. Самое обидное, мы ведь дрессировщика специально нанимали. Тот гарантировал… Роки! Иди сюда, скотина бестолковая! Только и умеешь за голубями гоняться!
Хозяин побежал на площадку ловить своего дрессированного охранника с гордой боксёрской кличкой Роки.
– Позвонить не забудьте, – напомнил Максим Максимович.
– Да, позвоню…
Когда мужчина скрылся в подъезде, пойманный вновь подал голос.
– Вы правда тут работаете?
– Правда, – нехотя отозвался Максим Максимович, – по двенадцать часов стою, чтоб семью прокормить. Ноги к вечеру как свинцовые. Между прочим, из-за первой кражи с нас премиальные сняли.
– Вчера тоже работали?
– Да, работал. Тебе не все ли равно?
– Я вас видел, когда заходил. Может, помните? Я про фейерверк спрашивал. Который в чёрной коробке. «Звёздные войны», кажется.
Максим Максимович напряг память. Да, точно, крутился тут вчера один тип. Тощий и сухой, как старый веник. С трехнедельной бородой. Лет тридцать. С гнилыми зубами и неистребимым «окающим» акцентом. В драной матерчатой куртке и старых кроссовках. Насквозь провонявший подвальной сыростью так, что после него пришлось проветривать ларёк. Странный субъект, подумал тогда подполковник, расспрашивает про хлопушку за десять тысяч, а зимние ботинки купить не может.
– Не помню, – соврал он, – много вас таких. Где деньги лежат, небось высматривал?
– Мне не нужны ваши деньги.
– Да уж конечно. На экскурсию заглянул. Стенку тоже не ты сломал?
– Я, – выдержав небольшую паузу, признался парень, – простите… Пожалуйста, выпустите меня. Я все починю.
– Сейчас, помечтай. Сами теперь починим.
– Меня арестуют, – продолжал канючить парень.
– А ты медаль «За отвагу» хотел? Арестуют и правильно сделают. Воздух чище будет.
Напротив, на стекле гастронома красовался рекламный плакат, как нельзя лучше подходивший к ситуации. Краснощёкий толстяк держал пивную кружку на фоне красного флага. «Свободу настоящему мужику!»
– Я отработаю. Хотите, грузчиком. Или ещё кем. Обещаю. Сколько скажите, столько и буду работать. Мне нельзя сейчас в тюрьму.
– Воровать не надо! А попался – будь любезен!
– Понимаете… Я только откинулся, в смысле – освободился. Месяца не прошло.
– Молодец, – усмехнулся Максим Максимович, – стало быть, рецидивист. Видимо, мало сидел, раз ничему не научился.
– Много… Восемь лет.
– Ого! За что ж столько?
– Подрался. На танцах в общаге. Ткнул одного жердяя пьяного. Стамеской.
– Насмерть, что ли?
– Нет, рана не глубокая была. Но проникающая… Дали по верхнему пределу. Восьмилетку. Я ж не шишка, блата нет. В Форно-сово сидел, знаете, зона такая здесь, под Питером?
– Мне это ни к чему знать, – Максим Максимович зевнул и бросил взгляд на угол гастронома, за которым послышалось тарахтенье двигателя. Неужели, милиция так быстро отреагировала. Нет, «хлебовоз». В окнах магазина зажёгся свет. Может, попросить их продублировать хозяина бестолкового Роки?
– Я вообще-то не питерский, – продолжал парень, – из Зайцево. Село такое. В Псковской области. Было. Сейчас там не живёт никто. Брошено.
Максим Максимович достал сигареты. Ладно, пусть болтает. Главное, чтоб дверь не пытался сломать.
– После школы сюда приехал, в путягу поступил. На краснодеревщика учился. Закончил и на фабрику мебельную. В общаге жил. Потом эта драка дурацкая…
– То есть ты у нас жертва обстоятельств? Невинная?
– Да нет. Сразу признался, что стамеской саданул. Хотя там и не видел никто, в суматохе. Но я и не отпирался. За дело ведь бил. Не я, так он бы меня… Вы закурить не дадите?
– А сто граммов не налить?.. Ты меня на жалость не бери. Все вы так. Сначала натворите, потом в ногах валяетесь – простите, пожалуйста, детство трудное, игрушки чугунные, люди злые… Знаем эту песню. Никто тебя в ларёк лезть не заставлял. – Последние слова Максим Максимович произнёс с нескрываемым раздражением. Действительно, пока не попадутся, все в ажуре, как влипнут, заводят жалостливую серенаду. «Не приди я сегодня, стоял бы этот певец на рынке и продавал бы пиротехнику с новогодней улыбкой на довольной роже. А тебе опять зарплату урежут».
Парень несколько секунд помолчал, вероятно, прикидывая, чем бы ещё вымолить свободу. «Давай, напрягай извилины, сочиняй дальше, „настоящий мужик"».
– У меня пацан здесь. Сын. Семь лет. Андрюшка. В первом классе.
– Мать-старушка и карточный долг.
– Мама умерла, – не реагируя на язвительный тон Максима Максимовича, произнёс узник, – два года назад. Там, в Зайцево. Шестьдесят восемь всего было. Инсульт.
– А батя жив? – более мягким тоном спросил отставной подполковник.
– Не знаю. Может, жив. Я и не видел-то его ни разу. Он городской, из Пскова, на практику к нам, в Зайцево, приезжал. Из техникума сельскохозяйственного.
– Так зачем ты в ларёк забрался, если не за деньгами? За хлопушками?
– Я… – Парень на секунду замялся, не зная, как продолжить. – Я для сына…
– Что для сына?
– Я обещал ему… Сейчас…
Урчание очередной машины за углом гастронома прервало парня. Он замолчал, прислушиваясь.
– Это милиция?
– Нет. Такси. Так при чем здесь твой сын?
– У меня здесь нет никого, кроме Андрюшки. Вообще никого. Я ж с Ленкой расписан не был. Это мать его. Она сначала писала, даже приезжала несколько раз. Ждать обещала. Через полгода, как меня осудили, Андрюшка родился. А потом надоело ей ждать.
– Ещё бы…
– Нет, она вообще-то хорошая, не злая. Просто другого полюбила. Через год замуж вышла за вояку одного. Письмо мне прислала. Так и так, прощай, Володя, у меня новая жизнь. Меня Владимиром звать.