Книги стихов «Семейная хроника» (1931), «Золотая Олёкма» (1933), «Лукоморье» (1937–1939) характеризуют новый этап в поэтическом творчестве В. Саянова. Они словно бы объединяют те начала, которые порознь сказывались в стихах предшествующего периода. Здесь реальность житейского опыта, конкретность переживания, его непосредственность, эмоциональная насыщенность, столь характерные для автора «Фартовых годов», сочетаются со стремлением к широким обобщениям и раздумьям о судьбах века, но уже лишенным той отвлеченности, усложненности и той излишней логизированности, которые «подсушили» некоторые стихи в цикле «Борьба за мировоззрение».

Книги «Семейная хроника» и «Золотая Олёкма» во многом родственны друг другу: материалом повествования, посвященного Сибири, образами их героев — политкаторжан, золотоискателей, а то и авантюристов (таких, как «старый хрыч с Берингова моря», о котором поэт говорит в стихотворении «Дядя»), Они связаны с давними воспоминаниями поэта, с его детскими и юношескими впечатлениями, по-новому переосмысленными в свете большого жизненного опыта. Сопоставляя «Семейную хронику» и «Золотую Олёкму», мы видим, что В. Саянов далеко не сразу овладел искусством создания конкретного, пластически объемного и реалистически полнокровного образа.

В книге «Семейная хроника» поэт предпринял попытку отразить «борьбу пролетарского с мелкобуржуазным и победу пролетарского начала, закрепленного в лучших людях семьи» [6]. Но в целом эту книгу, встреченную суровой и чрезмерно резкой критикой в печати, нельзя признать подлинной удачей поэта. В ней многое лишено обобщающего значения, имеет характер частного случая. Судя по всему, поэт чрезмерно строго придерживался здесь подлинной биографии и событий своей «семейной хроники». Чтобы убедить читателя в ее доподлинности, автор снабдил свою книгу даже особой «биографической справкой», в которой отмечены даты рождения и смерти ее героев, а также другие хронологические данные, дабы никто ни на минуту не усомнился в реальном существовании персонажей книги, в точности рассказа об их жизни, принимавшей подчас самый удивительный и экзотический характер. Но, конечно, такого рода преднамеренная дотошность не могла не помешать созданию подлинно реалистического произведения. Многие стихи «Семейной хроники» перегружены бытописательством, ненужной детализацией.

Совершенно иной оценки заслуживает «Золотая Олёкма», где автор, судя по всему, учел опыт своих предшествующих книг. Рисунок в «Золотой Олёкме» лишен отвлеченности, сказавшейся в некоторых предшествующих стихах, специфически умозрительного начала, характерного для цикла «Борьба за мировоззрение». Вместе с тем здесь сохранен и тот положительный опыт, который заключался — при всех ее недостатках и промахах — в книге «Семейная хроника», где поэт впервые овладевал мастерством живого и конкретного изображения, созданием пластически зримого образа, самобытных характеров, представленных в стремительном движении биографий. Все это, но в новом, более зрелом качестве — уже чуждом натуралистической приземленности, — представлено в «Золотой Олёкме», которая, таким образом, развивала и синтезировала то лучшее, что проявилось и в цикле «Борьба за мировоззрение», и в «Семейной хронике».

Книга «Золотая Олёкма», по точности своей не уступающая иному экономическому или этнографическому исследованию, воссоздает историю родных поэту краев; судьбы их людей — беглых каторжан и «старателей» старого закала, ищущих своего «фарта», управляющих приисками, старых «хозяев» Иркутска и других сибирских городов; и новую жизнь новых хозяев Сибири — рядовых советских людей. Все это передано и запечатлено поэтом с необычайной живостью, колоритностью, а вместе с тем в духе широких обобщений. Олёкма для него — не некий экзотический край, отгороженный от всего остального мира, как зачастую изображалась жизнь золотоискателей, а край, по которому можно судить о том, что происходит по всей России, чреватой революцией и буквально выстрадавшей ее.

Старая, кондовая, золотая лишь по названию Олёкма предстает перед нами во всем том характерном, что было присуще некогда ее людям, далеко не сразу понявшим, где таится счастье, которое виделось им сначала в «особом фарте», в случайной удаче:

Так говорит поэт от лица деда Кунгушева — одного из тех, кто и сам долго искал и не мог найти «заветную Олёкму», свою счастливую долю, и кому не помог найти ее даже «особый фарт»:

Но этот «особый фарт» обернулся болью, тоской, «недолей», вызвавшей неутолимую ярость к тем, кто наживался и на людском несчастье и на «фарте» старателей.

Мир богатеев, «хозяев» старого Иркутска, их быт, нравы, привычки описаны здесь с такой точностью и детальностью, которой могли бы позавидовать многие романисты и бытописатели. Если о «хозяевах» старого Иркутска поэт говорил слогом экономических выкладок или политического фельетона, то его речь становилась совершенно иной — патетически-взволнованной, приподнятой, когда перед ним возникали образы людей другого склада — людей труда, заступников народных, борцов за его кровные интересы, политкаторжан, жестоко преследуемых царскими властями. Их образы возникают в легендарном ореоле, они становятся героями новых сказочных преданий, как это мы видим в стихотворении «Каторжанин и сохатый», герою которого помогает сама суровая природа Сибири:

В этих легендах сказочные мотивы сочетаются с революционными, элементы фантастики и реальности создают новое, органическое целое. Впоследствии В. Саянов подчеркивал особое значение книги «Золотая Олёкма» в его поэтической биографии, ибо именно здесь, по его словам, он сумел окончательно «преодолеть эстетские и формалистские тенденции в своем стихе» [7].

Поэт создавал произведения, отвечающие большой жизненной правде, близкие по характеру своей изобразительности и самого слога некрасовской и блоковской традиции, а вместе с тем — новаторские.

К циклу «Золотая Олёкма» примыкает схожий с ним по характеру цикл «Лукоморье» (1937–1939). Только здесь перед нами простираются не безмерные и суровые просторы Сибири, а северные русские края — «морских трудов обитель», где во всей их цельности и чистоте сохранились былины и сказания давних времен. О героях этих мест — мореходах, рыбаках, отважных партизанах — поэт и складывает новые сказы и легенды, верные духу старинных героических преданий.

Тяга к ладу и слогу легенды, предания, сказа издавна определяла в стихах В. Саянова характер сюжета, его разработку, детали повествования, подчас посвященного самому рядовому и обычному материалу нашей действительности. Но и этот материал под пером поэта обретал черты сказочные, романтические, легендарные, по-своему укрупненные, лишенные незначительных, несущественных штрихов.

Характерно в этом отношении стихотворение «Старая застава» (1930). «Город Бабушкина, Шелгунова» — так называет рабочую заставу поэт, вспоминая дела и подвиги участников революции — учеников, сподвижников и друзей Ленина. Все в этой заставе вызывает у поэта волнение, ибо он знает, что на таких заставах решалась судьба революции. Вот почему и грохочущий завод видится поэту