Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924)
Из письма
Милый, прости, что хочу повторять Прежних влюбленных обеты. Речи знакомые – новы опять, Если любовью согреты. Милый, я знаю: ты любишь меня, И об одном все моленья,— Жить, умереть, это счастье храня, Светлой любви уверенья. Милый, но если и новой любви Ты посвятишь свои грезы, В воспоминаниях счастьем живи, Мне же оставь наши слезы. Пусть для тебя эта юная даль Будет прекрасной, как ныне. Мне же, мой милый, тогда и печаль Станет заветной святыней.
Женщине
Ты – женщина, ты – книга между книг, Ты – свёрнутый, запечатлённый свиток; В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый стих. Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток! Он жжёт огнём, едва в уста проник; Но пьющий пламя подавляет крик И славословит бешено средь пыток. Ты – женщина, и этим ты права. От века убрана короной звёздной, Ты – в наших безднах образ божества! Мы для тебя влечём ярем железный, Тебе мы служим, тверди гор дробя, И молимся – от века – на тебя!
Я люблю…
Я люблю тебя и небо, только небо и тебя, Я живу двойной любовью, жизнью я дышу, любя. В светлом небе – бесконечность: бесконечность милых глаз. В светлом взоре – беспредельность: небо, явленное в нас. Я смотрю в пространства неба, небом взор мой поглощен. Я смотрю в глаза: в них та же даль – пространств и даль времен. Бездна взора, бездна неба! я, как лебедь на волнах, Меж двойною бездной рею, отражен в своих мечтах. Так, заброшены на землю, к небу всходим мы, любя… Я люблю тебя и небо, только небо и тебя.
Волошин Максимилиан Александрович (1877–1932)
В эту ночь я буду лампадой…
В эту ночь я буду лампадой В нежных твоих руках… Не разбей, не дыши, не падай На каменных ступенях. Неси меня осторожней Сквозь мрак твоего дворца, — Станут биться тревожней, Глуше наши сердца… В пещере твоих ладоней — Маленький огонек — Я буду пылать иконней… Не ты ли меня зажег?
Любовь твоя жаждет так много…
Любовь твоя жаждет так много, Рыдая, прося, упрекая… Люби его молча и строго, Люби его, медленно тая. Свети ему пламенем белым — Бездымно, безгрустно, безвольно. Люби его радостно телом, А сердцем люби его больно. Пусть призрак, творимый любовью, Лица не заслонит иного, — Люби его с плотью и кровью — Простого, живого, земного… Храня его знак суеверно, Не бойся врага в иноверце… Люби его метко и верно — Люби его в самое сердце!
Вяземский Петр Андреевич (1792–1878)
Любить. Молиться. Петь…
Любить. Молиться. Петь. Святое назначенье Души, тоскующей в изгнании своем, Святого таинства земное выраженье, Предчувствие и скорбь о чем-то неземном, Преданье темное о том, что было ясным, И упование того, что будет вновь; Души, настроенной к созвучию с прекрасным, Три вечные струны: молитва, песнь, любовь! Счастлив, кому дано познать отраду вашу, Кто чашу радости и горькой скорби чашу Благословлял всегда с любовью и мольбой И песни внутренней был арфою живой!
Моя вечерняя звезда…
Моя вечерняя звезда, Моя последняя любовь! На потемневшие года Приветный луч пролей ты вновь! Средь юных, невоздержных лет Мы любим блеск и пыл огня; Но полурадость, полусвет Теперь отрадней для меня.
Григорьев Аполлон Александрович (1822–1864)
Твои движенья гибкие…
Твои движенья гибкие, Твои кошачьи ласки, То гневом, то улыбкою Сверкающие глазки… То лень в тебе небрежная, То – прыг! поди лови! И дышит речь мятежная Всей жаждою любви. Тревожная загадочность И ледяная чинность, То страсти лихорадочность, То детская невинность, То мягкий и ласкающий Взгляд бархатный очей, То холод ужасающий Язвительных речей. Любить тебя – мученье, А не любить – так вдвое… Капризное творение, Я полон весь тобою, Мятежная и страшная — Морская ты волна, Но ты, моя желанная, Ты киской создана. И пусть под нежной лапкою Кошачьи когти скрыты — А все ж тебя в охапку я Схватил бы, хоть пищи ты… Что хочешь, делай ты со мной, Царапай лапкой больно, У ног твоих я твой, я твой — Ты киска – и довольно. Готов я все мучения Терпеть как в стары годы, От гибкого творения Из кошачьей породы. Пусть вечно когти разгляжу, Лишь подойду я близко. Я по тебе с ума схожу, Прелестный друг мой – киска!
Я ее не люблю, не люблю…
Я ее не люблю, не люблю… Это – сила привычки случайной! Но зачем же с тревогою тайной На нее я смотрю, ее речи ловлю? Что мне в них, в простодушных речах Тихой девочки с женской улыбкой? Что в задумчиво-робко смотрящих очах Этой тени воздушной и гибкой? Отчего же – и сам не пойму — Мне при ней как-то сладко и больно, Отчего трепещу я невольно, Если руку ее на прощанье пожму? Отчего на прозрачный румянец ланит Я порою гляжу с непонятною злостью И боюсь за воздушную гостью, Что, как призрак, она улетит. И спешу насмотреться, и жадно ловлю Мелодически-милые, детские речи; Отчего я боюся и жду с нею встречи?.. Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.
Есенин Сергей Александрович (1895–1925)
Я помню, любимая, помню…
Я помню, любимая, помню Сиянье твоих волос. Не радостно и не легко мне Покинуть тебя привелось. Я помню осенние ночи, Березовый шорох теней, Пусть дни тогда были короче, Луна нам светила длинней. Я помню, ты мне говорила: «Пройдут голубые года, И ты позабудешь, мой милый, С другою меня навсегда». Сегодня цветущая липа Напомнила чувствам опять, Как нежно тогда я сыпал Цветы на кудрявую прядь. И сердце, остыть не готовясь, И грустно другую любя. Как будто любимую повесть, С другой вспоминает тебя.
Заметался пожар голубой…
Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. Был я весь – как запущенный сад, Был на женщин и зелие падкий. Разонравилось пить и плясать, И терять свою жизнь без оглядки. Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут, И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смогла к другому. Поступь нежная, легкий стан, Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным. Я б навеки забыл кабаки И стихи бы писать забросил. Только б тонко касаться руки, И волос твоих, цветом в осень. Я б навеки пошел за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали… В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.
Дорогая, сядем рядом…
Дорогая, сядем рядом, Поглядим в глаза друг другу. Я хочу под кротким взглядом Слушать чувственную вьюгу. Это золото осеннее, Эта прядь волос белесых — Все явилось, как спасенье Беспокойного повесы. Я давно мой край оставил, Где цветут луга и чащи. В городской и горькой славе Я хотел прожить пропащим. Я хотел, чтоб сердце глуше Вспоминало сад и лето, Где под музыку лягушек Я растил себя поэтом. Там теперь такая ж осень… Клен и липы в окна комнат, Ветки лапами забросив, Ищут тех, которых помнят. Их давно уж нет на свете. Месяц на простом погосте На крестах лучами метит, Что и мы придем к ним в гости, Что и мы, отжив тревоги, Перейдем под эти кущи. Все волнистые дороги Только радость льют живущим. Дорогая, сядь же рядом, Поглядим в глаза друг другу. Я хочу под кротким взглядом Слушать чувственную вьюгу.
Жуковский Василий Андреевич (1783–1852)
Мой друг, хранитель-ангел мой…
Мой друг, хранитель-ангел мой, О ты, с которой нет сравненья, Люблю тебя, дышу тобой; Но где для страсти выраженья? Во всех природы красотах Твой образ милый я встречаю; Прелестных вижу – в их чертах Одну тебя воображаю. Беру перо – им начертать Могу лишь имя незабвенной; Одну тебя лишь прославлять Могу на лире восхищенной: С тобой, один, вблизи, вдали, Тебя любить – одна мне радость; Ты мне все блага на земли; Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость. В пустыне, в шуме городском Одной тебе внимать мечтаю; Твой образ – забываясь сном, С последней мыслию сливаю; Приятный звук твоих речей Со мной во сне не расстается; Проснусь – и ты в душе моей Скорей, чем день очам коснется. Ах! мне ль разлуку знать с тобой? Ты всюду спутник мой незримый; Молчишь – мне взор понятен твой, Для всех других неизъяснимый; Я в сердце твой приемлю глас; Я пью любовь в твоем дыханье… Восторги, кто постигнет вас, Тебя, души очарованье? Тобой и для одной тебя Живу и жизнью наслаждаюсь; Тобою чувствую себя; В тебе природе удивляюсь. И с чем мне жребий мой сравнить? Чего желать в толь сладкой доле? Любовь мне жизнь – ах! я любить Еще стократ желал бы боле.