– Чёртовы болваны, сукины дети, я думал, ты не вспомнишь мою кличку.– Скалился Роха.– А ты как всегда на коне, Фолькоф. Два воза добра и холопы, и баба красивая у тебя. Жена, наверное. И конь у тебя хорош, необыкновенно,– Роха поглаживал по шее коня, которого Волков забрал у миньона Кранкля,– и у холопов твоих добрые кони. Ты всегда был молодец, Фольков, всегда.

– А вот ты что-то не в шелках, Роха,– заметил солдат, глядя на знакомца сверху.

Шляпа старого сослуживца была хоть и модной, но драной, а одежда его была изрядно засалена и грязна.

– В шелках?– Игнасио Роха по кличке Скарафаджо невесело засмеялся и показал солдату правую ногу, вернее то, что от ноги осталось, а осталось от неё только половина, до колена, дальше шла деревяха.– Да уж не в шелках. Видишь? Дела мои дрянь, Фолькоф.

«Наверное, будет просить денег,– подумал солдат,– дам талер по старой памяти, не больше».

Они ни когда не были близки, хотя иногда ели из одного котла и спали рядом. Роха прибился к ним, попросился в корпорацию, при осаде Виченцы. Тогда его терция приплыла под стены осаждённого города, и они стали лагерем рядом с ротами, в которых служил солдат. Что случилось у Рохи с его земляками, почему он от них сбежал, ни кто его не спрашивал, просто однажды он пришёл и попросил взять его к себе. Старики, и сержанты, и корпорал, поговорили с ним и решили, что он будет полезен корпорации. И не прогадали. Роха был стойкий и сильный. Он был из тех, кто не побежит без причины и придёт на помощь, если нужно, но позже, узнав его поближе, люди стали поговаривать что он вор. Да, пару раз ему это говорили в лицо, но ни разу, ни кто ничего не доказал, с тех пор сослуживцы прозвали его Скарафаджо. Игнасио не обижался. А сейчас он стоял на мосту, гладил дорого коня Волкова и говорил, успокаивал:

– Не волнуйся Фолькоф, денег я просить не буду. А вот поговорить мне с тобой надо. У меня к тебе есть дело. Хорошее дело.

«Значит, хочет попросить много денег, раз так говорит»,– думал солдат.

– Я еду в «Три висельника»,– сказал он, хотя и не очень-то хотел ещё раз встретить Игнасио Роху.– Приходи вечером, к ужину. Там и поговорим.

– «Три висельника»,– сказал Роха, прищуриваясь,– конечно таким как ты богатеям как раз туда. Я приду брат-солдат. И клянусь Святым Причастием, ты не пожалеешь, что встретил меня.

И тут раздался звонкий девичий крик, да такой, что все кто был на Конюшнях глянули в сторону кричавшей, а это была Брунхильда:

– Господин мой, долго ли ты будешь болтать с этим бродягой, устали мы. И по нужде нужно нам.

Она стояла на телеге руки в боки, и все кто её видел, любовались ей. А она пристально и с негодованием глядела на солдата.

– Ишь ты, какая у тебя птица – залюбуешься,– восхитился Роха.– Да-а, ты всегда был ловкачом и пронырой, Фольокф.

– К ужину, в трактире,– сухо сказал солдат и тронул коня.

Город Ланн это вам не Рютте. Дородный трактирщик был одет в добрую одежду причёсан и чист. А ещё он улыбался, называя цену постоя. А вот Волков вовсе не улыбался, услышав её. Две комнаты да с кроватями, ему и женщинам, да с перинами, а не с тюфяками, да с простынями, да по свече в каждую, трактирщик это уточнил, да постой для лошадей из овса да сена, а их у солдата было пять, даже за место для телег трактирщик просил деньгу. Даже за воду для лошадей и то плати! И того улыбающийся и чистый трактирщик насчитал семнадцать крейцеров за день. Семнадцать крейцеров! И это без стола! Только кров!

Солдат стоял, думал: съехать в другое место или убить трактирщика. Да ещё Ёган подливал масла в огонь:

– Ишь ты, не милосердствует мошенник.

Но всё решила Брунхильда, огляделась, морща нос, принюхалась, поправила лиф платья и сказала:

– А что, не воняет тут, видно, что и пол метут, и бродяг нету. Тут останемся. Авось у господина денег хватит.

Солдат хотел было сказать, что б держала язык за зубами, дура, да рядится при трактирщике постеснялся. Тот и так поглядывал на людей солдата сверху, как на деревенщину, только улыбался из вежливости.

Полез в кошель считать деньги, а трактирщик, истинный мошенник, так и косился на его кошель и удивлялся полноте его про себя. И ещё больше от того улыбался да кланялся.

«Деньгу спрятать нужно было,– думал Волков раздосадовано,– теперь этот вор мне точно житья не даст, будет и за воздух монету просить».

Пока он шёл глядеть, как поставили коней в конюшню, да сколько корма задали, к нему пришли его женщины. Главной была Брунхильда:

– Господин, денег нам дайте.

– Чего ещё?– Недовольно буркнул он.– К чему вам, куда собрались?

– А что, поглядеть хотим, церкву найти себе, да и лавки с полотном видели, когда проезжали там ткани добрые. И с лентами лавки.

– Идите без денег, тут и так с меня три шкуры трактирщик дерёт.

– Да как же без денег! – Возмутилась Хильда. – Свечки в храме денег стоят, Агнес подюбник нужен, а мыло? А на прачку?

– Ишь вы, на прачку им, барыни какие! – Бубнил солдат.– Не жирно ли?

Он глядел на Агнес. Девочка мяла руки, стояла застенчивая, кроткая. Ни чего не просила.

– Так вы ж сами велели грязной – не ходить,– произнесла она,– мыло надобно.

– И прачка надобна,– не унималась Брунхильда,– день походишь, подол грязный, два походишь, стирать надобно, не самим же нам руки об корыто сбивать, авось и не большая деньга нужна на прачку, пол крейцера всего, да на мыло, да на свечи в храм. Что ж вам жалко?

Волков вздохнул, полез в кошель, стал считать медь, да ловкая Хильда сгребла с его ладони всю мелочь, схватила Агнес за руку и, смеясь, пошла прочь.

– Авось не обнищает, – сообщала она Агнес,– у него кошель от денег лопнет скоро.

Солдат посмотрел им в след и крикнул:

– Монах, иди с ними, негоже им одним по городу бродить. Ёган коня моего не рассёдлывай, поеду сейчас, Сыч, вещи выгрузите, пойди по городу, у местных поспрашивай, нет ли у кого жилья подешевле. Дорого тут.

Богат и красив город Ланн, а дворец архиепископа славен на все земли вокруг. Ни иные князья, ни курфюрсты такого дома не имеют, только император может себе позволить такую роскошь. За все бесконечные годы войны, лучшие из маршалов еретиков приходили сюда, трижды приходили, грабили окрестности, а один из них, самый удачливый и опытный ван дер Пильс, даже брал город в осаду, но через четыре месяца снял её и ушёл на север не солоно хлебавши.

И теперь солдат стоял в архиепископа, в огромном зале среди других посетителей, ждал, пока его позовут, к огромному столу за которым восседал монах с бритой макушкой. Канцлер его Высокопреосвященства приор брат Родерик.

Два монаха и один мирянин всё время подсовывали ему какие-то бумаги, что то он проглядывал, что то небрежно отбрасывал, а что– то бережно складывал в стопку рядом.

Ещё один монах, стоял перед посетителями за пюпитром, он давал добро на проход в центр зала к приору и принимал у нихбумаги.

Солдат уже представился ему и сказал, что у него письмо от епископа Вильбурга к архиепископу. Но это не произвело на монаха ожидаемого действия. Монах меланхолично забрал у солдата письмо и отнёс его на стол приора.

Когда у того дойдут руки до письма епископа Волков мог только догадываться. И он пытал монаха, но тот высокомерно отвечал:

– Когда на то будет воля Божья.

И теперь солдат, стоял среди других посетителей и, слушая прекрасный хор, что пел в соседнем зале, ждал своей очереди. Меньше всего ему хотелось ждать. Он боялся, что всё будет не так легко и быстро, как обещал ему епископ Вильбурга, что это ожидание может затянуться. Он представил, что ждать придётся несколько дней, и в каждый из этих дней его будет обирать вор-трактирщик. Он морщился как от боли. Даже думать о таких тратах для него было пыткой.

А ведь ещё ему нужно было искать добрых людей для дела. Это опять займет, какое то время. А искать их до того как он уладит все вопросы с архиепископом он не собирался. Это уж точно. Больше его не проведут.