От отчаяния я поднял голову к дыре, через которую было видно голубое небо, и заорал.

К моему удивлению, в дыре появилось лицо старика – бородатого и в картузе.

– Чего орешь?

– Провалился я, помогите выбраться.

Дед исчез, но вскоре появился вновь.

– Держи!

Вниз ко мне упала пеньковая веревка.

Помощь пришла быстрее, чем я думал. Ну, по канату лазать нас еще в училище учили.

Ухватившись за веревку, я подтянулся, помог себе ногами и через секунду уже был на краю ямы. Осторожно лег на дерн и отполз на животе в сторону, памятуя о ненадежных бревнах погреба. Встал с горячим желанием поблагодарить незнакомого старика… и застыл от неожиданности.

Моей машины не было, а по грунтовке шли люди – с рюкзаками, сумками, баулами, узлами. Тащили за руки детей, катили коляски и тачки, груженные домашним скарбом.

Что за ерунда? И где моя машина? В ней же документы мои, деньги, инструменты, провизия. Неужели оставил ключи в замке зажигания? Я механически хлопнул ладонью по карману. Нет, ключи здесь. И старик – вот он, рядом стоит.

– Спасибо большое, дедушка, выручил из беды.

– Не стоит благодарности. Мы сейчас все друг друга выручать должны. Беда-то какая!

– А что за беда?

– Тебя что – контузило? Али речь Молотова по радио не слышал?

– Не слышал, я в яме был.

– Так не медведь же ты в берлоге! Фашист напал! Уже десять ден как! Прет и прет, никакого удержу.

Либо я сошел с ума после падения, либо у дедушки «белка» от деревенского самогона. Какие фашисты, какой Молотов?!

– Так сейчас чего – сорок первый год?

– Самая середина, – подтвердил дед, – второе июля.

Кто-то из нас двоих ненормальный, и я даже знаю, кто.

– Милок, а закурить не найдется?

– Найдется.

Я полез в карман, достал пачку «Явы» и протянул старику. Дед с удивлением покрутил в руках сигареты, достал одну, понюхал.

– Духовитые. Чтой-то я таких ране не видал.

– Так ты, дед, небось махорку курил.

– И ее, родимую.

Дед сунул сигарету в рот, я поднес зажигалку, чиркнул. Дед затянулся, пустил струю дыма.

– Не, слабенькие, разве что побаловаться только ими. Ну, прощевай.

– А куда все идут?

– Известно – от немца подалее. Я вот – на Вязьму, к сыну.

Старик повернулся и пошел по дороге.

Я закурил сам и задумался. Что делать? Документов нет, денег нет, из вещей – только то, что на мне, да сигареты. Я был слишком подавлен и потрясен. Полчаса назад я был в своем времени, потом – падение в подвал, и – здравствуйте: тысяча девятьсот сорок первый год, самое начало войны. Не хочу! Упасть в подвал снова, что ли? Может не сработать, только сломаю себе чего-нибудь.

Я всмотрелся в проходящих по дороге.

Мимо меня, глядя перед собой ничего не замечающими глазами, шли бесконечной чередой измученные люди. Одежда несовременного покроя, сплошь черного и серого цвета. Лишь иногда мелькнет чья-то коричневая кофта. Лица усталые, осунувшиеся. Не похоже, что дед шутил. Блин, вот это я влип! Только сейчас до меня начал доходить ужас моего положения. Меня же на первом посту сцапают! Объяснить, что я из Ярославля, я еще смогу; то, что без документов – потерял. Но ведь если запросят по телефону Ярославль, ничего не подтвердится. В этом времени меня еще нет. А потому запросто могут шлепнуть как немецкого диверсанта.

Я попытался вспомнить, что происходило в первые дни июля тысяча девятьсот сорок первого года. Кроме героической обороны Брестской крепости и отступления Красной Армии ничего на ум не приходило. Наверное, надо идти с людьми – не стоять же здесь истуканом. Куда-то же они бредут? Знать, город недалеко. Там и сориентируюсь в обстановке.

Я пристроился к бредущим людям.

Передо мной шла молодая женщина. Одной рукой она толкала детскую коляску с младенцем, а второй тянула за собой хныкающего мальчугана лет трех. Туфли ее были покрыты густым слоем пыли.

– Мам, я устал, есть хочу, – хныкал мальчуган.

– Давайте я его понесу, – предложил я.

Женщина молча кивнула.

Я посадил малыша себе на шею. Господи, да в нем весу не более пуда! Для меня это – не тяжесть. Во время марш-бросков в училище приходилось бежать с куда большим грузом.

Около часа шли молча. Все устали, проголодались.

– Все, не могу больше! – Женщина уселась на обочину.

Я ссадил мальчонку, он прильнул к матери и почти сразу уснул.

Вдали раздался странный жужжащий звук. Он быстро приближался.

«Немцы! Самолеты немецкие!» – закричали люди и побежали прочь от дороги, бросая вещи. Я же продолжал стоять во весь рост. Ну не будут самолеты стрелять по одиночным целям, тем более гражданским!

Оказалось, я ошибался. Раздался звук работающего пулемета, по дороге побежала цепочка фонтанчиков пыли от пуль.

Черт! Я бросился с дороги в кусты. Низко над головой пронеслась пара МЕ-109, и я успел разглядеть кресты на их крыльях. Видел я такой «мессер» в музее, на фотографии. Тогда он не показался мне таким грозным.

Послышались стоны раненых, проклятия улетевшим летчикам. И я сразу сделал первый вывод – надо идти в одиночку. Там, где скопление людей, больше шансов получить пулю или осколок от бомбы. Мои училищные знания не годились – ответить нечем. В нем давались другие установки: видишь врага – убей! Я бы – с радостью, да вот из чего? У меня с собой даже ножа перочинного нет.

Самолеты не вернулись. Беженцы поднялись и пошли дальше. На импровизированных носилках, сооруженных из жердей и верхней одежды, они уносили тех, кто был ранен в авианалете и не мог идти сам. И я не остался в стороне, помогая нести раненую женщину.

Через час хода показалась окраина небольшого городка.

– Дорогобуж, – пронеслось среди беженцев.

Дорога плавно спускалась к городку. А на въезде – хилый мост, и перед ним – пост. Натуральный пост – офицер и трое солдат с винтовками за плечами.

Я отошел с дороги и стал наблюдать. Женщин, детей и стариков пропускали беспрепятственно. Мужчин останавливали, проверяли документы. Кого-то пропускали, но большинство отводили в сторону. За скоплением людей не было видно, что там происходит. Вероятнее всего, отбирали парней призывного возраста, для мобилизации.

Успокаивая себя так, я тоже подошел.

– Документы, – потребовал солдат. Висящая за спиной винтовка с примкнутым штыком была едва ли не больше его самого.

– Нет при себе, – для убедительности я похлопал себя по карманам.

– Товарищ лейтенант, снова без документов!

– Отведи в сторону!

– Ну-ка, шагай туда!

Солдат показал рукой в сторону, где стояли и молча курили парни и молодые мужики.

Изначально мною невидимый из-за спин людей, открылся стол, на котором лежали бумаги. За столом на табурете сидел офицер.

– Фамилия? – устало произнес он.

– Колесников Сергей.

– Где документы?

– Дома оставил, в Ярославле – паспорт и военный билет.

– Хм, а здесь чего делаешь?

– К деду ехал, а тут – война.

Офицер подозрительно оглядел меня.

– Что-то у тебя одежда странная, туфли.

– Уж какая есть.

– Иванов!

К столу подбежал солдат с винтовкой.

– Этого – к особисту.

Рядовой повернулся ко мне:

– Руки за спину и шагай вперед.

Мы прошли узкий хлипкий мост и метров через двести завернули во двор старого кирпичного здания. Здесь в крытую «полуторку», как в просторечии назывался «ГАЗ-АА», солдаты грузили ящики.

Со ступенек спускался, судя по портупее и кобуре на ней, офицер.

– Вот, военком к вам направил, документов при себе не имеет.

– Свободен, боец. Кругом!

Ага, солдат бойцами называют. Надо запомнить. Плохо, что я не знаю знаков различия на петлицах, отмененных с 1943 года – с введением погон. Единственно – запомнил, что у офицера на петлицах было два квадратика – «кубаря».

Офицер со мной даже разговаривать не стал:

– Садись в кузов, потом разберемся.

Я забрался в кузов; туда забросили еще пару ящиков и сели двое солдат. Натужно завыл слабенький мотор, и мы выехали со двора.