Что делать, где найти приют? Есть хотелось до головокружения. Воровать я не умел, да и моральные принципы не позволяли.

Немного подумав, я отправился к пристани. Днем там кипела работа, лишь немного стихая на ночь.

У причалов стояло несколько судов, на одном из них шла погрузка. С берега амбалы таскали на борт тюки и бочки.

Я попробовал договориться с амбалами, но лишние руки не требовались. Уныло поплелся я в сторону. Там, в темноте, горел костерок, а вокруг сидели мужики.

Подойдя, я поздоровался и сел невдалеке. Не прогнали – уже хорошо.

Мужики неспешно разговаривали про жизнь, один из них помешивал в котле уху. Это была именно уха – запах не позволил мне ошибиться.

Вскоре уха сварилась; попробовав ложкой на вкус, мужик сыпанул соли из мешочка и скомандовал:

– Готово, подставляйте миски.

Окружающие живо подставили миски, у кого какие были – глиняные, оловянные. Мне тоже махнули рукой, подзывая. Но миски или другой посуды у меня не было. Мне вручили глиняную миску со слегка отколотым краем и щедро налили варева. Вот только ложки не нашлось – пришлось потихоньку пить жижку через край, а уж в конце брать куски рыбы руками. Не боярин, чай, обошелся. Зато в животе сыто заурчало, кровь живее забегала по жилам. Хорошо-то как!

Спали здесь же, вокруг костра.

Утром мужики разошлись по своим делам, я же поплелся на торг – вдруг кому понадобится рабочая сила?

Вокруг сновали торговцы сбитнем, пирогами и пряженцами. Запах стоял от них такой, что потекли слюни.

За полдня праздного шатания я никому не понадобился. И вдруг, проходя уже который раз мимо торговцев, я увидел продавца бумаги. Черт возьми, почему эта мысль пришла мне в голову только сейчас?

Я подошел к торговцу.

– Почем лист бумаги?

– Два листа – полушка. Брать будешь ли?

– А чернила?

– Полушка.

Продавец скептически меня осмотрел – видимо, как покупатель я не внушал надежды. Быстрым шагом я направился в угол, где торговали живой птицей, подобрал несколько гусиных перьев и, попросив у торговца нож, зачинил их. Встав недалеко от входа, я стал громко кричать:

– Услуги писаря! Пишу подати, письма, челобитные, жалобы!

Вскоре ко мне подошел мужичок, по одежде – ремесленник.

– Неужто грамоте учен?

– А то как же.

– Письмецо мне надо написать.

– Две полушки.

– Однако! – Мужичок почесал в голове. Потом махнул рукой: – Согласен.

– Сначала деньги давай.

Мужик вытащил из кошеля медные деньги.

– Обожди здесь, я мигом.

Не успел мужик запротестовать, как я ввинтился в толпу и, подойдя к торговцу бумагой, купил два листа бумаги и чернила. Были чернила в глиняном маленьком горшочке, заткнутом деревянной пробкой, и – что мне понравилось – горлышко горшочка было перевязано бечевкой, держа за которую, было удобно его нести.

Я вернулся к мужику. Вокруг него уже стояли любопытные, и мужик возмущался:

– Отдал деньги, а он в толпу – шмыг, только его и видели.

Вокруг засмеялись:

– Не будь простофилей!

– Ты не про меня ли рассказываешь? – тронул я мужика за плечо.

– Ага, явился, я уж думал – убег с деньгами-то!

– Так за бумагой же ходил.

– Ну тогда пиши.

Я пристроился за дощатым прилавком.

– Чего писать-то?

– «Любезная Авдотья! С нижайшим поклоном к тебе…»

Я писал быстро – все-таки сказывалось институтское образование. Мужик смотрел на меня, открыв рот. Мешало то, что приходилось часто обмакивать перо в горшочек с чернилами.

Я закончил письмо, перечитал его мужику.

– Вот спасибочки, теперь весточку жене передам – знакомца встретил, на ладье в родимые места идет.

За полдня я написал еще два письма и челобитную. Денег хватило, чтобы сытно покушать. «Не все так уж и плохо», – решил я, укладываясь спать на голую землю у костра на берегу.

А на следующий день мне повезло еще больше. Не успел я прокричать, что пишу всем желающим, как ко мне подошел богато одетый купец. Вот уж не подумал бы, что он неграмотный. Но вопрос купца меня удивил.

– А языки другие знаешь ли?

– Какие интересуют? – деловито осведомился я.

– Аглицкий.

– Учен, могу.

– Гляди-ка, – изумился купец. – А откель?

– Довелось в этой самой Англии побывать. Ты дело пытаешь или просто любопытствуешь?

– Дело, дело, – заторопился купец. – У меня компаньон в самом Лондоне, весточку послать надо о делах, да языка не знаю. Напишешь? – Я важно кивнул. Купец оглянулся, понизил голос: – Не хочу, чтобы услышал кто. У меня лавка недалеко, давай туда пройдем?

– Две полушки задатка.

Купец вытащил из кошеля и отдал мне деньги. Я сбегал за бумагой – чернила у меня уже были.

Купец с достоинством проследовал в свою лавку, прошел в заднюю комнату, служившую подсобкой. Слава богу, здесь стоял стол, и можно было писать почти с удобствами.

Купец диктовал медленно, взвешивая каждое слово и цифру, что было мне на руку – приходилось вспоминать подзабытые слова. Когда послание было закончено, я перечитал его заказчику. Купец удовлетворенно кивнул: «Все так!» Он отсчитал уговоренные деньги, а взял я с него по тройной таксе – все же не на кириллице писал.

Довольный, я пошел на торг, и за день мне удалось написать еще шесть прошений.

А утром следующего дня, когда я пришел за бумагой, ее продавец предложил:

– Что ты все время за листками бегаешь? Садись рядом, за прилавком место есть. И у тебя место постоянное будет, и мне прибыток.

Я прикинул – и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.

И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера – пока можно было еще различить буквы.

На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы еще жильем обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На мое счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдет дождь – и выглядеть я буду как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.

На еду я уже зарабатывал, и понемногу – по одной-две полушки – откладывал, собираясь снять для проживания какой-нибудь угол.

Жилье нашлось скоро и неожиданно.

В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем все-таки осмелилась.

– Милок, не напишешь ли челобитную?

– Напишу – чего же не написать. Две полушки всего.

– Так денег нетути.

– Бабушка, бумага денег стоит.

– Нет у меня денег, беда просто.

Смилостивился я над бабкой – выслушал и написал челобитную. Прочел про себя – все ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.

– Бабуля, ты ведь давно здесь живешь?

– Как родилась, так и живу здесь.

– Не знаешь, где угол можно снять?

– У меня и можно. Тебе, что ли?

– Мне, бабушка.

– Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, – третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.

– Договорились, жди вскоре.

Как только начало смеркаться и торг опустел, так я и пошел к бабке Авдотье.

Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.

Все-таки крыша над головой – это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.

Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать – да мало ли найдется применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность – хоть покушать было из чего. Я все время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.