– Тут вой, не вой – все равно не поможет. Кругом творится бардак. Вся страна на Москву работает, они там жируют, а ты здесь, в провинции, хоть с голоду сдохни – никому нет дела до этого.

Бурляев повернулся ко мне.

– И куда это вы, Дмитрий, намылились с вашей милой сестрицей? На концерт?

– Нет, в клуб, на дискотеку.

Мацкевич сделал глоток из своей фляжки.

– О каких концертах может быть речь, Алексей? Вся музыка закончилась в начале семидесятых. После «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин» и «Пинк Флойд» не появилось ничего интересного. Про нашу страну я не говорю. Здесь все вообще – профанация, чепуха.

Бурляев сбил с сигареты пепел щелчком, наморщив лоб, поглядел на Мацкевича.

– А как же тогда Башлачев? А Янка? Они ведь не просто рок-музыканты, они – поэты, не хуже какого-нибудь Пушкина. Даже лучше. Нам сегодня Пушкин до фонаря, никому он не интересен. И не только Пушкин, а многие классики.

Мацкевич помотал головой и поднял руки вверх, закрыл лицо ладонями.

– Ну у вас и реакция – как будто я осквернил святыню, – продолжал говорить Бурляев. – А признайтесь, Семен Павлович, – только честно. Вам самим нравится Пушкин? Вы когда его последний раз перечитывали?

Хлопнула дверь. Из-за шкафа выглянул Макс в широких рэпперских джинсах, белой кепке и красной кофте с буквами «СССР». Он чмокнул в губы Анюту, пожал руки мне, Бурляеву и Мацкевичу, прислонился к шкафу-перегородке под портретами Высоцкого и Жванецкого.

– Ну, как жизнь молодая? – спросил Мацкевич.

– Нормально. В общем, даже супер. Не супер-пупер, но… супер.

– Все, я закончила! – радостно взвизгнула Анюта.

– Тогда – вперед, на яды. – Макс оттолкнулся руками от шкафа. Шкаф зашатался.

– До свидания! Хороших вам выходных! – сказала Анюта Мацкевичу и Бурляеву. Я и Макс кивнули им на прощание. Мы втроем вышли из кабинета. Я закрыл дверь.

Макс спросил у Анюты:

– Ну, чем тебя сегодня грузили эти лузеры?

– Не лузеры они, а приятные дядечки. Просто жизнь их немного прижала. А так – умные люди, много знают, много интересного говорят, особенно Леша. Сегодня сказал, например, что Башлачев – лучше Пушкина.

– А кто такой Башлачев? Тоже поэт? Я в этой теме, ты знаешь, не очень…

На танцполе плясали человек пятьдесят. Все столики были заняты. Мы встали у стойки, я купил всем троим по пиву. Макс наклонился к моему уху.

– А чего это, Димон, ты решил с нами пойти? Это, вроде, не твой стиль, или как? Может, комплексуешь, что тридцать лет скоро? Хочешь быть вечно молодой…

– Вечно пьяный…

– Не, а правда?

– Просто захотел сходить с вами – и все. Для разнообразия.

– Значит, не комплексуешь?

– Мне это по барабану.

– А может, ты посрался с Натахой и решил кого-нибудь снять? Давай, я тебе помогу – у меня здесь море знакомых подружек…

– У тебя мозги как-то странно работают. Если бы я хотел кого-нибудь снять, то пошел бы не в это место.

– А куда, например?

– Туда, где тусуются девушки моего возраста.

– А-а-а… То есть младшее поколение тебя не влечет?

– Мне достаточно и вот этого младшего поколения. – Я обнял Анюту за плечи, она шутливо отстранилась и спросила:

– И все же, Дима, а где Наташа?

– Дома. Говорит, была трудная неделя. Сидит дома в депрессии.

– Так привел бы ее сюда – и закончилась бы депрессия…

– Пытался – не захотела.

Мы стояли на тротуаре перед входом в клуб. Макс и Анюта курили одну на двоих сигарету, целуясь между затяжками. Пахло нагревшимся за день асфальтом. Фонарь на столбе светил прямо на свежие листья каштана.

У меня в кармане джинсов завибрировал телефон, я вытащил его и нажал на «ответ».

– Алле. Это ты, Димон?

– Он самый. Здравствуй, Антон. Ты что, из Москвы мне звонишь на мобильный? Хочешь меня разорить?

– Не боись, я здесь – сегодня утром приехал.

– И как ты? Рассказывай.

– Все чики-пуки. Через месяц валю в Австралию.

– Ничего себе… А Москва?

– Про это и хотел поговорить. Ты не хочешь работать вместо меня?

– В Москве?

– Ну а где еще?

– Я ведь не компьютерщик, я инженер…

– Ну и я инженер – все-таки, вместе учились. Или ты уже все забыл? Ладно, кроме шуток. Что, ты не сможешь поставить «винду» или почту настроить?

– Смогу… Знаешь, ты позвонил немного в неудачный момент. – Я посмотрел на Анюту и Макса.

– Удачных моментов не существует в природе. Ладно, можешь думать два дня, это не к спеху. Я только вечером в понедельник еду назад на Москву. Телефон моих родоков у тебя есть?

– Должен быть. Да, есть.

– Ну, звони.

– Пока.

– Давай.

Я выключил телефон и сунул в карман.

– Что это за Антон? Кушнеренко? – спросила Анюта.

– Ты его помнишь?

– Еще бы. Он в институте к тебе приходил, и потом, когда ты закончил уже… Ты про него говорил, что он давно перебрался в Москву…

– Году в девяносто седьмом. Начинал, вроде, курьером, потом – продавцом, сейчас – системный админ в какой-то конторе.

– И что он хотел?

– Сваливает в Австралию, спросил, может, я хочу на его место.

– А ты?

– Не знаю еще. Как-то неожиданно это…

– Ну так что, что неожиданно? – Макс улыбнулся, взял Анюту за плечи, прислонился к ней. – Само собой, соглашайся. Москау рулез! Пошли еще по пивку! За такое надо обязательно выпить!

Суббота

На часах было пол-одиннадцатого. Соседи сверху ругались. В кухне бубнило радио. Анютина кровать пустовала – она еще не пришла от Макса.

Я сбросил с себя одеяло, сел на диване, свесил ноги на пол. Встал, прошлепал босыми ногами по комнате, прошел через зал, открыл балконную дверь. Ночью был дождь, плитки балкона еще не просохли. По небу двигались серые облака. У подъезда стоял Алексеенко с пятого этажа, с бутылкой пива и сигаретой.

Я вернулся в комнату, сел на диван, огляделся по сторонам. Здесь много лет ничего не менялось, кроме телевизора «Thomson» – его купили в прошлом году вместо старого «Горизонта». Себе я три года назад купил «Panasonic», он стоял в детской.

Голубые обои в цветочек – их наклеили перед моим первым курсом – выгорели и потускнели. Мама купила их в хозтоварах по «старой» цене, незадолго до всех подорожаний. Бежевую «дорожку» с желтыми розами и «мягкий угол» купили, когда я ходил в третий класс.

На стене, над чеканкой с профилем Неффертити и репродукцией картины Айвазовского, тикали часы «Луч» в деревянном полированном корпусе.

В крайней секции «стенки» стояли книги: серия «Классики и современники» в бумажных обложках, романы Мориса Дрюона, купленные «на макулатуру» – я их никогда не читал. Под книгами – транзистор «Selga», который отцу подарили в отделе на сорокалетие, и корабль-сувенир «Броненосец Потемкин». За стеклом – две хрустальные вазы – высокая, для цветов, и низкая, полукруглая – и шесть хрустальных фужеров. В центральной секции – катушечный магнитофон «Ростов-101».

Я вытянулся на диване, подложил под голову две подушки, взял с журнального столика пульт телевизора.

*

Солнце выглянуло из-за облака. Пляж был пустым, только две девушки загорали рядом с плакатом «Соблюдайте осторожность на воде!». Одна была в белье – черных трусах и фиолетовом лифчике, – другая задрала юбку и майку. Рядом с ними возился в песке пацан лет семи.

Наташа поднялась со скамейки, подошла к реке, сняла босоножек и попробовала пальцем воду.

– Холодная? – спросил я.

– Ага. Ледяная.

– Тогда не буду купаться.

– А ты что, собирался?

– Ну да, но если холодная, то не буду.

Наташа подошла, села рядом.

– А почему Кушнеренко предложил эту работу тебе? У него ведь, наверно, есть друзья в Москве…

– Я бы не удивился, если и нет у него никого. У него и раньше друзей почти не было. Характер плохой – всегда всех лажал, обсерал. Один я его только терпел. Вместе сидели, он у меня высшую математику списывал, лабораторные по технологии материалов…