Репортеру вдруг захотелось, чтобы это лицо осталось с ним как можно дольше. Возникло желание задержать и сохранить милый образ. Создание приоткрыло рот. Кремово-розовый язычок, порхнув над зубками цвета слоновой кости, слегка коснулся нижней губы.

— Что ты забыл в женской душевой, извращенец?!

Какой позор! — вихрем пронеслось в голове. Погруженный в размышления о случившемся возле музея, журналист совершенно не обратил внимание на указатель и свернул… А куда он свернул?.. Да, впрочем, уже неважно. Ясно, что не туда.

Обнаженная брюнетка в ожидании ответа, ничуть не смущаясь, разглядывала репортера. Сложен он был великолепно. Недаром ведь в университете занимался греблей. Дэвид выпрямился. Некстати вдруг вспомнилось, что находится он в мусульманской стране. За его неосторожную и, безусловно, нечаянную выходку по местным законам, наверное, полагается нечто люто-мучительное. От осознания этого факта стало совсем не весело. Впрочем, гостиница-то вполне себе европейская. Да и девушка вовсе не выглядела как местная жительница. Ну, максимум — полукровка.

Отступать дальше все равно было некуда. Дэвид подумал о том, что успел разглядеть только лицо и грудь незнакомки. Его тут же бросило в краску, но глаза отказались внимать голосу разума, и взгляд заскользил по ложбинке на животе.

— Следующий удар будет ниже. И значительно, — девушка говорила по-английски с едва заметным акцентом. Голова ее слегка наклонилась набок, как бы оценивая собеседника, а уголки губ чуть дернулись вверх.

Так и не дождавшись никакой реакции, она развернулась, выхватила откуда-то купальник и, как ни в чем не бывало, зашагала в сторону бассейна. Еще через пару мгновений кокетливо покачивающиеся бедра чаровницы скрылись в темноте.

Только после этого Дэвид почувствовал, что его трясет от холода. Отрегулировав температуру воды, он быстро смысл с себя остатки пыли и грязи.

Надо было срочно исправлять ситуацию. Страшно представить, как он выглядел в ее глазах! Соображай скорее, — сказал себе репортер. Она — в бассейне, значит надо догнать ее, извиниться и все объяснить. Натянув плавки, Дэвид бросился вслед за незнакомкой. Девушка, как ни в чем не бывало, плавала на спине, совершая неспешные взмахи точеными ручками. На появившегося репортера не обратила ни малейшего внимания.

— Привет, — не очень уверенно крикнул он.

Ответа не последовало. Тогда Дэвид коротко разбежался, оттолкнулся от прорезиненного бортика и стрелой вошел в воду с таким расчетом, чтобы вынырнуть прямо перед ней. Пловчиха была вынуждена остановиться.

— Ты — журналистка? Не видел тебя здесь раньше. Меня зовут Дэвид Дункан. Я из… — репортер произнес название газеты, в которой работал, — хотел извиниться. Все — из-за этой проклятой темноты. Свернул не туда.

Девушка не ответила. Она медленно погрузилась в воду и вынырнула уже у поручней.

— А как зовут тебя? Я ведь имею право узнать имя той, которая едва меня не покалечила, — попытался пошутить Дэвид.

Незнакомка элегантно выбралась из бассейна и направилась в раздевалку.

— Элиз, — не поворачивая головы, уже возле самого выхода звонко произнесла она.

— А телефон… Могу я…

Дверь бесшумно закрылась.

«Элиз, Лайза, Изабелла, Алиса, Лиза, Элис…», — Дэвид перебирал в уме все знакомые ему формы показавшегося вдруг таким красивым имени. Оно неожиданно наполнилось неким тайным, ранее не заметным значением. Перестать думать о волшебном создании из душевой никак не получалось. Кто она? Служащая отеля? С таким чудным акцентом — вряд ли. Значит постоялец. Возможно, даже не журналистка, а чья-то ассистентка или продюсер. Ну не фотокорреспондент же. Такие хрупкие плечи не созданы для того, чтобы таскать неподъемные штативы. Хотя, вспоминая болезненный удар коленом, полностью отрицать последний вариант было бы преждевременно.

Попытка выяснить что-либо у портье ни к чему не привела. Он знать ничего не знал ни о какой брюнетке и всем своим видом демонстрировал, что больше ни на какое давление не поддастся. Не помогли даже деньги. Прохвост жадно рассматривал бумажку в 50 фунтов, тер лоб в попытке что-нибудь вспомнить, но все бесполезно. Когда Дэвид размышлял, как еще можно воздействовать на забывчивого служащего, вращающиеся двери выплюнули в холл с улицы Фаруха. Всегда восторженно-суетливый и даже веселый под стать своему имени [1] помощник на этот раз выглядел весьма сосредоточенным: схватил Дэвида под локоть и потянул в сторону.

— Я выяснил имя погибшего, — прошептал он.

— Как? Хотя к дьяволу детали, потом расскажешь. Кто он?

— Музейный сторож. Жил в районе аль-Русафа. Это здесь, совсем рядом. Я оставил машину у входа.

— Так едем сейчас же.

Портье взглядом проводил репортера и его помощника, а затем быстро снял телефонную трубку и стал набирать чей-то номер.

Глава III. Милый и Ласковая

Старенький «Форд» Фаруха, гремя и поскрипывая, медленно набирал скорость. По правую руку остался величественный отель «Шератон-Иштар». Машина заложила вираж, объезжая по кругу площадь Фирдаус. По-арабски, — пояснил помощник, — это слово означает «рай». В центре, окруженная колоннами, стояла огромная статуя Саддама Хуссейна. Рядом собиралась толпа. Несколько сотен человек возбужденно сотрясали кулаками. Один отчаянно колотил кувалдой в постамент. От позолоченного основания отлетали небольшие куски бетона. Бронзовый истукан, направив ладонь правой руки к небу, безразлично взирал на происходящее.

— Дикари, — с досадой покачал головой Фарух.

— Вот уж не подозревал, что ты любил диктатора, — удивился Дэвид.

— Я терпел его, как и многие другие. Они мстят памятнику, так как не могут дотянуться до живого человека.

— Думаешь, теперь жизнь изменится в худшую сторону?

— Она уже меняется, — ответил помощник, — в худшую или в лучшую, пока не разобрать.

— Плевать на политику, — произнес репортер, — как ты выяснил имя погибшего парня?

— Покрутился пару часов на месте взрыва. Его опознали сотрудники музея. Там сейчас такой переполох. Приезжали американцы, как мне показалось, страшно напуганные.

— Их можно понять. Они опасаются начала волны терактов с использованием смертников. А тут как раз похожий случай, пусть даже никто не пострадал.

— Как я понял, этим делом теперь занимаются специальные люди, — кивнул Фарух, — что-то вроде военных детективов.

— Военная полиция, — предположил репортер.

— Точно. Они опрашивали тех музейных сотрудников, которых удалось разыскать. Убитый охранник их не интересовал вообще, в отличие от подорвавшегося парня. Его звали Латиф. Работал по ночам. Устроился полгода назад. Тихий, мягкий, неконфликтный. Полностью оправдывал свое имя.

Увидев непонимание в глазах Дэвида, Фарух пояснил:

— Латиф переводится, как милый, добрый, любезный. Все отзывались о нем самым лучшим образом. Ему было 18. Совсем еще юнец.

— А что он делал в музее днем?

— Получается, задержался после ночной смены.

— Останки в морге?

— Уже нет. Забрали родственники. Так что надо поторапливаться, если мы хотим что-либо узнать. Родители погибшего в отчаянии. Имам отказывается совершать обряд погребения. Смертнику, говорит, не место на кладбище и не место в раю, а закат уже близок. По законам ислама хоронить надо до захода солнца. Надо рассказать, как все произошло. Тебе поверят, хотя ты и не мусульманин. Ты будешь говорить, а я переводить.

— А твоего рассказа, значит, недостаточно?