– Она сердится, что ты опаздываешь. Мы оба знаем, что ей все равно, приеду я или нет.

Мои пальцы задвигались еще быстрее, когда Шоу миновала ворота квартала и покатила по улочкам, тянувшимся до самых гор и застроенным одинаковыми миниатюрными особнячками.

– Ты сам знаешь, что это неправда, Рул. Я мотаюсь в Бруксайд каждые выходные и любуюсь твоей похмельной физиономией вовсе не потому, что твои родители жаждут каждое воскресенье угощать меня яичницей и блинами. Нет, они хотят видеть тебя, хотят наладить отношения с тобой, и неважно, сколько раз ты уже успел их оттолкнуть. Я в долгу перед ними, а прежде всего, перед Реми – сделать из тебя приличного человека, хотя, честное слово, на это уходят все силы.

Я втянул воздух сквозь стиснутые зубы, ощутив в груди слепящую боль, которая всегда накатывала, когда кто-нибудь упоминал брата. Пальцы, державшие стаканчик, непроизвольно разжались и вновь сомкнулись. Я резко развернулся и взглянул на Шоу.

– Реми не стоял бы у меня над душой и не заставлял бы делать то, что я не хочу. Я всегда был для родителей недостаточно хорош, и ничего не изменится. Брат понимал это лучше всех и старался стать таким, каким никогда не стал бы я.

Она вздохнула. Мы остановились на подъездной дорожке, рядом с отцовской машиной.

– Единственная разница между тобой и Реми – что он разрешает себя любить, а ты… – Шоу рывком открыла дверцу и метнула на меня сердитый взгляд через разделявшее нас пространство. – А ты заставляешь тех, кому небезразличен, доказывать это до упора. Ты всю жизнь старался, чтоб любить тебя было непросто, Рул, и, черт возьми, напоминаешь нам об этом раз за разом!

Она захлопнула дверцу с такой силой, что у меня заныли зубы, а голова вновь стала пульсировать.

Прошло три года. Три одиноких, пустых, полных скорби года с тех пор, как братьев Арчеров стало двое, а не трое. Я люблю Рома – он классный парень, образец для подражания по части всяких непотребств, но Реми был моей второй половинкой, буквально и метафорически. Мой близнец. Свет и тьма, мягкость и упорство, радость и гнев, совершенство и недостатки… без него я стал лишь частью, а не целым человеком. Минуло три года с тех пор, как я позвонил брату посреди ночи и попросил забрать меня с очередной гулянки, потому что сам был слишком пьян, чтобы сесть за руль. Три года с тех пор, как он вышел из квартиры, которую мы снимали вместе, и поехал за мной, не задав ни единого вопроса. Именно так он всегда и поступал.

Три года с тех пор, как Реми потерял контроль над машиной на скользком от дождя шоссе и врезался в грузовик, ехавший со скоростью более восьмидесяти миль. Три года с тех пор, как мы опустили в могилу моего близнеца, и, когда гроб Реми засыпали землей, мать посмотрела на меня, со слезами на глазах, и напрямик сказала: «На его месте должен был быть ты».

Прошло три года, и звука его имени по-прежнему достаточно, чтобы я вздрогнул, особенно когда оно звучит из уст единственного человека, которого Реми любил так же сильно, как меня.

Реми был всем, чем не стал я. Чистоплотный, хорошо одетый, он мечтал об образовании, о надежном будущем. Сравняться с ним в достоинствах могла лишь Шоу Лэндон. Эти двое дружили с тех пор, когда брат впервые пригласил девушку домой; ей было четырнадцать, и она пыталась вырваться из фамильной твердыни Лэндонов. Реми настаивал, что они просто друзья, что он любит Шоу как сестру, что всего лишь пытается защитить ее от ужасных бесчувственных родных. Он обращался он с ней почтительно и заботливо. Я знал, что он любил Шоу, и, поскольку любой поступок Реми считался по умолчанию правильным, Шоу быстро стала почетным членом семьи. Как бы это меня ни раздражало, она единственная по-настоящему понимала глубину моих страданий после смерти Реми.

Мне пришлось взять тайм-аут на несколько минут, чтобы успокоиться. Потом я быстро допил кофе и распахнул дверцу. И ничуть не удивился, увидев рослую фигуру, обходившую отцовский автомобиль, пока я выкарабкивался из маленькой спортивной машины. Брат был примерно на дюйм выше меня и сложен, как настоящий боец. Темно-каштановые волосы он стриг на типично военный манер, а в светло-голубых глазах, того же льдистого оттенка, что и мои, сквозила усталость. Ром неловко улыбнулся, и я присвистнул, потому что левая рука у него была в гипсе и на перевязи, нога тоже в лубке, лоб и бровь украшали безобразные черные швы. Безумный газонокосильщик, потрудившийся над моей прической, видимо, напал и на Рома.

– Ну и видок у тебя, солдат.

Он притянул меня к себе одной рукой, и я вздрогнул, когда ощутил под рубашкой повязку, наводившую на мысль о поврежденных ребрах.

– Ну да, как выгляжу, так примерно и чувствую себя. А ты прямо как цирковой клоун в этой машинке.

– Рядом с Шоу я как клоун вне зависимости от машины.

Ром отрывисто рассмеялся и провел загрубелой рукой по моим взъерошенным волосам.

– Вы по-прежнему смертельные враги?

– Скорее, недовольные соседи. Она чопорная, как обычно. Почему ты мне не позвонил и не написал, что ранен? Пришлось выслушивать новости от Шоу по дороге сюда.

Он ругнулся, когда мы медленно двинулись к дому. Я с болью наблюдал, как осторожно Ром двигался. Возможно, травмы были серьезнее, чем казалось на первый взгляд.

– Я потерял сознание, когда машина перевернулась. Мы наехали на взрывное устройство, ну и вот. Неделю пролежал в госпитале с разбитой головой, а когда очнулся, нужно было делать операцию на плече, и меня накачали лекарствами. Я позвонил маме и попросил рассказать тебе, как было дело, а потом узнал, что, как обычно, ты не ответил на ее звонки.

Я пожал плечами и протянул руку, чтобы помочь Рому, когда он запнулся на ступеньках, ведущих к двери.

– Занят был.

– Ты просто упрям.

– Да ладно. Я ведь приехал, правда? Я только сегодня утром узнал, что ты тут.

– Ты приехал потому, что малютка Шоу полна решимости удержать нашу семью от распада, пусть даже мы ей не родные. Топай в дом и веди себя хорошо, иначе я не посмотрю, что у меня рука сломана, и надеру тебе задницу.

Я вполголоса выругался и вошел в дом вслед за моим перевязанным братцем. Воскресенье никогда не было моим любимым днем.

Глава 2

Я закрыла дверь ванной и повернула защелку, а потом привалилась к раковине и провела дрожащими руками по лицу. Становилось все труднее и труднее играть для Рула роль дуэньи на еженедельных семейных сборищах. Я и так уже чувствовала, что наживаю язву. Пожалуй, если бы мне еще раз пришлось столкнуться с очередной девкой из бара, я вряд ли вышла бы из его комнаты, не совершив убийства.

Я умылась холодной водой и подняла с шеи волосы. Нужно было собраться с духом, поскольку меньше всего я хотела, чтобы Марго и Дейл или Ром заметили, будто что-то не так. Ром вообще отличался редкой наблюдательностью, и у меня возникло ощущение, что он, даже накачанный лекарствами, не упустит ни одной мелочи, если речь зайдет о младших членах семьи. Раз уж, теоретически, я играла роль сестры.

Общаться с Рулом становилось все тяжелее, и не только потому, что, глядя на него, я с болью вспоминала о том, чего лишилась. Марго и Дейл боролись что есть сил, а Рул, бесчувственная скотина, не проявлял ни малейшего сочувствия родителям. Он человек непростой – резкий, языкастый, беспечный, бездумный, зачастую капризный. В общем и целом, заноза в заднице. Но если Рул хотел, то делался милым и обаятельным, необыкновенно умным, чертовски интересным, душой компании. Я с четырнадцати лет безумно была влюблена в Рула, плохого и хорошего. Конечно, я любила и Реми – как брата, как лучшего друга, как верного защитника, которым он стал для меня, но любовь к Рулу как будто сделалась целью моей жизни. Как будто это было неизбежно, и неважно, сколько раз я убеждалась, что Рул того не стоит, что мы не подходим друг другу, что он грубиян и придурок. Я ничего не могла с собой поделать. Когда он давал мне понять, что смотрит на меня исключительно как на дармового водителя, мое бедное сердце разрывалось на части.