Annotation

Рэйн О

Рэйн О

Прогулки по...

ПРОГУЛКИ ПО ...

трамвайным рельсам

уютным креслам

остывшим чреслам

красной Пресне

последней песне

часам, усам, голосам,

сухим губам,

чистым четвергам,

пустым небесам,

устал, так устал, не могу больше... сам, всё сам

С

Есть в запахе собачьей крови сладкая тошнотворная нотка, скрытая под красно-солёным, под лохмато-звериным, под больно-разбитым. Пропитывает воздух, закручивает внутренности, пока не упадешь на колени на лёд, содрогаясь в болезненных спазмах, потому что в желудке пусто, нечем, никак.

Саня уткнулся лицом в снег посреди побоища, где кровь и мозги пятерых здоровенных дворняг плавили волжский лед, уже застывая на морозе, вмерзая в нечистые серо-бурые глыбы. Примерзала ко льду и стальная лопата дорожного знака (Осторожно! Дети!) - труба нагрелась в схватке с собаками, бегущие человечки на треугольнике перемазались кровью и шерстью (Осторожно! Йети!).

Знак он подобрал кварталом выше, прежде чем спуститься к реке. На развороченном перекрестке что-то очень большое вылезло из-под земли, взламывая асфальт, круша столбы, обрывая провода. Но это случилось давно, а теперь порванные провода лежали под снегом, как дохлые черные щупальца. Элекричества в городе почти не было, хотя трамвай как-то ходил, и иногда, в редких домах, горел свет в окнах верхних этажей.

Адреналин схлынул, Саня лежал, с места сдвинуться не мог, беззащитный - набегайте и жрите, суки. Вспоминал, как папа ему в детстве купил Лопушка. Он его так назвал из-за ушей - висячих, смешных, шелковисто-черных.

- Уши надо купировать, - сказал отец. - Не спорь. Такой стандарт у породы. Я деньги платил, пусть видят, что породистый пес, а не чучело на поводке.

Лопушок был "выносливым, хорошо поддающимся дрессировке" ризеншнауцером - так говорилось в справочнике юного собаковода. Санька держал его за безвольную лапу, пока папин знакомый ветеринар на дому, "без наценки" обрезал щенку уши. От сладковатого запаха и тихого хруста ушей под скальпелем Саню тогда вывернуло прямо на цветастый ковер, как вывернуло бы сейчас на снег, если бы он не голодал два последних дня. А Лопушок ничего - пару дней скулил во сне, но быстро утешился, вернулся в незамутненное свое щенячье счастье, когда есть вкусная еда, хозяин и веселые игры. Так хорошо им было - мальчику и щенку, что даже сейчас измученный седеющий мужик, вспоминая, улыбался в снег растрескавшимися губами.

Потом встал, минута слабости прошла. Нечего было делать на реке - берег терялся в тумане, доносились оттуда неприятные звуки, посвист, от которого ломило зубы, и тяжелое рычание. Не стоило уходить от трамвайной линии. Саня подергал металлическую трубу своего импровизированного оружия, лед ее крепко держал, но вдруг разошелся трещиной, и тут же плеснула вверх пахнущая сырой нефтью вода. Саня побежал, а трещина змеилась за ним, догоняла, была у самых пяток. Но он успел, добежал до маленького причала, и с него уже смотрел, как весь лед на реке с тихим треском раскалывается на куски и глыбы, как начинает двигаться черная вода, унося белые формы в туман.

Саня огляделся - на причале раньше была кафешка, стояли столики, остатки ограждения с рекламой пива, валялись растрепанные колонки, из которых когда-то наверняка доносился "Владимирский централ" на радость отдыхающим. За прилавком лежал скелет продавца со следами зубов на костях, со множеством недостающих частей. Рядом - картонная коробка с пачками чипсов и сухариков. Саня вдруг понял, что умирает от голода, рвал фольгу зубами и засыпал чипсы в рот, глотал, почти не жуя, давил языком об нёбо и сглатывал, сглатывал. Желудок тут же свело, но боль была хорошая, живая. Еда словно взрывалась у него во рту огненными облаками вкуса - соль! картошечка! мука!

Он с усилием остановился, затолкал оставшиеся пакетики в рюкзак. Сразу захотелось пить - он сегодня только снег жевал. В холодильнике нашлись пара бутылок пива, банка колы и отрезанная мужская голова на нижней полке. Саня поглядывал на голову опасливо, и не зря - та с усилием разлепила покрытые бурыми потёками веки, посмотрела мутным, полным тоски взглядом.

- Я на минуточку, только пиво заберу, - хрипло извинился Саня прежде чем захлопнуть дверцу холодильника, отсекая от себя чужое страдание и разложение. Сердце бухало в груди.

В разоренной подсобке Саня разжился красным пожарным топориком, не особенно острым, но тяжелым и ладным. Приладил его под бортом своей потасканной лыжной куртки, как Раскольников, побрел по заледенелой лестнице вверх. Сказал себе, что больше от трамвайной линии ни-ни. Очевидно же, что то, куда ему нужно попасть, лежит в конце трамвайного пути.

Правда, он не мог вспомнить, куда именно идет трамвай, откуда он на нем добирается и как давно. Вроде бы еще недавно было лето, воздух пах горечью, гнилью и горячим асфальтом. Он тогда вышел на остановке "Советская", напился из крана поливальной машины, перевернувшейся под гранитным памятником Ленину, собирался залезть охладиться в фонтан, но одна из бронзовых танцовщиц подняла кувшин, со скрипом покачала головой - не лезь. Саня присмотрелся к воде и увидел в иле на дне десятки маленьких блестящих глаз. Кинул камешек - и вода вскипела тонкими черными телами размером с его руку. Обглодали бы в секунды, как пираньи - быка.

Он тогда так испугался, что бросился обратно на остановку, черный вагон уже стоял, распахнув двери, и сразу тронулся, будто только Саню и ждал. Он долго ехал, даже не думал выходить. За окном город становился другим, пассажиры менялись. Странные они были - дети с серыми лицами, женщина без рта, старик со старухой, сросшиеся плечами. Здоровенный амбал, совершенно мертвый на вид, с порванными ошметками губ над крупными желтыми зубами. Сидел, смотрел в окно пустыми глазами, рассеянно оправлял борта черной своей военной формы. Вышел на "Панораме", напоследок зыркнул на Саню, будто что-то сказать хотел.

А потом он проснулся - в вагоне пусто, натоплено, а в городе за окном зима, снег и низкое, тяжелое серое небо. На полу подтаивала цепочка чьих-то следов, за окном горел фашистский танк, а дальше, через две улицы, вдоль путей медленно брела огромная женщина, слепленная из снега, вместо глаз у нее были опаленные дыры, а между ног - черная проталина. Она задела трамвай плечом, вагон дернулся. Саня очень испугался, вышел на следующей остановке, и вот - прогулялся к реке, а там из тумана на него выскочила стая бродячих собак - молча, без лая, не расходуя сил попусту. Хорошо, что он сломанный знак прихватил, а то переваривался бы сейчас в пяти собачьих желудках.

На остановке ждала женщина, седые пряди свисали из-под нечистого пухового платка. Саня кивнул ей, встал неподалеку, руку от топора не убирал - и не такие бросались внезапно. Трамвай всё не шел. Старуха вдруг схватилась за живот, закричала протяжно и осела в сугроб. Пальто на ее груди натянулось, разошлось, стреляя пуговицами. Под пальто старуха была совсем голая - кожа в коричневых выпуклых пятнах, смуглые мешочки грудей, торчащие, как мосты, ключицы. Женщина выгнулась и вдруг плоть ее разошлась, порвалась изнутри, кровь плеснула на снег. Саня отскочил в ужасе - такого он еще не видел. На старухиных губах крик еще выходил кровавыми пузырями, а из ее разорванного тела неловко поднялась девочка лет пяти. Сидела внутри старухиного тела, как в лодке - голая, вся в крови, тут же подмерзающей на морозе. Волосы начали схватываться бурыми сосульками. На красном лице блестели синие глаза. Девочка заплакала, слезы промывали на щеках белые дорожки.