Джудит Крэнц

Пока мы не встретимся вновь

ПРОЛОГ

Неужели сегодня ее шестидесятый день рождения, удивлялась Ева, виконтесса Поль-Себастьян де Лансель, одна из самых знатных дам провинции Шампань, ведь с самого утра она охвачена радостным возбуждением, столь же торжественным, как цветущий сад, овеваемый ветром под праздничными небесами?

Перед завтраком она, как и каждое утро, выскользнула из дома, чтобы взглянуть на виноградник, расположенный поблизости от Шато де Вальмон — родового гнезда Ланселей. Теплый апрель 1956 года вызвал необычайно бурный рост молодых побегов винограда. Повсюду в этой плодоносной стране от двухакровых виноградников крестьян до огромных владений производителей лучших марок шампанского, таких, как «Лансель», «Моэт и Шандон» и «Боллинже», распространилась весть об этом обильном росте, перекидываясь от одного зазеленевшего холма до другого.

Однако радость ее никак не связана с предвкушением большого урожая, думала Ева де Лансель, переодеваясь позже к праздничному обеду по случаю дня ее рождения. Урожай всегда сомнителен, и хорошая весна не гарантирует осеннего изобилия. Но сегодняшний день начинался в праздничной атмосфере, ведь вся семья собралась в замке.

Всего за минуту до полуночи ей было пятьдесят девять, а через минуту стало шестьдесят. Ну почему ей сегодня не пятьдесят девять плюс еще несколько часов, спрашивала себя Ева. Обязана ли она признавать, что ей шестьдесят, ведь применительно к ней это абсолютно бессмысленная цифра, пусть даже в глазах света это выглядит глупо? Что это? Может, это универсальная тайна всех тех, кто достигает шестидесяти? Вдруг ощущаешь себя… ну, допустим, тридцатидвухлетним? Или она по-прежнему чувствует себя еще моложе, скажем… как в двадцать пять? Да, пожалуй, как в двадцать пять — это вернее всего, решила Ева, смело глядя в зеркало на туалетном столике. Она быстро прикинула. Ей было двадцать пять, когда ее муж состоял первым секретарем французского посольства в Австралии. Тогда их старшей дочери Дельфине исполнилось три года, а младшей Фредди, нареченной при крещении Мари-Фредерик, — только полтора. Будь на то ее воля, с облегчением подумала Ева, она ни за что не повторила бы этот год, когда ей пришлось посвятить себя полностью материнским хлопотам.

Фредди и Дельфина, уже взрослые женщины с собственными детьми, сейчас были в Вальмоне. Они приехали в замок утром — Дельфина из Парижа, Фредди из Лос-Анджелеса — с мужьями, детьми, няньками и багажом: должно быть, только теперь они успели распаковать вещи. Зятья пообещали Еве поиграть с детьми в саду подольше, так что сейчас в замке из всей семьи были только дамы Лансель. Ева, ощутив импульсивное желание побыть со своими дочерьми, позвонила горничной — та появилась в дверях спальни.

— Жозет, будьте добры, попросите дочерей прийти ко мне в гостиную. И скажите Анри принести нам бокалы и шампанское. Разумеется, розовое, 1947 года.

Девочкам, конечно, не понять, что розовое шампанское того года — редчайшее искристое вино, когда-либо произведенное на земле. Но Ева была не расположена объяснять это дочерям. Праздничная трапеза должна была начаться раньше чем обычно, чтобы за столом могли сидеть ее внуки. Бокал шампанского теперь, в пять часов пополудни, придется весьма кстати. Лишь полчаса осталось до шумного возвращения в замок мужчин и мальчиков.

Ева накинула расширяющийся книзу халат с глубоким вырезом из розовой тафты особого оттенка — цвета перьев фламинго, отражавший косые лучи весеннего солнца, которые возвращали ее волосам редкий светлый тон, присущий им еще несколько лет назад.

Она… постарела. Не нужно стесняться этого неприятного, но неизбежного слова, подумала Ева. Она выглядит просто замечательно для своих лет, сохранив великолепную фигуру и исполненные благородства и грации движения женщины, юность которой прошла в последние годы эдвардианской эпохи, когда осанка значила не меньше, чем неоспоримая красота, хотя родители Евы осмотрительно не превозносили ее. Брови Евы высоко приподнялись, а губы изогнулись в полунасмешливой улыбке при воспоминании о давно ушедшей наивной невинности тех печально-сладких дней перед первой мировой войной.

Из гостиной послышался голос Дельфины:

— Мама?

— Входи, дорогая, — сказала Ева старшей дочери, поспешив выйти из спальни.

Дельфина в роскошном белом шелковом халате, заказанном, как и вся ее одежда, у Диора, проплыла через комнату и с облегчением опустилась в глубокое парчовое кресло.

— Как здесь чудесно, — почти жалобно вздохнула она.

— Ты выглядишь немного усталой, дорогая.

— Ах, мама, почему у меня только мальчишки? — воскликнула Дельфина, явно не ожидая ответа. — Близнецам, слава Богу, уже десять, и они сами занимают себя, но остальные! Поль-Себастьян и Жан-Люк дерутся весь день. Хоть бы следующая была девочка! — Дельфина с надеждой похлопала себя по животу. — Разве я, в конце концов, не заслужила этого? Это было бы справедливо.

Она посмотрела на мать так, словно Ева могла точно ответить на ее вопрос. Усталость не сказалась на необыкновенной красоте Дельфины. Ничто не могло изменить магнетическое выражение ее огромных, широко расставленных глаз или омрачить гладкий широкий лоб. Уголки ее красивых губ были неизменно приподняты в загадочной улыбке, а изящную линию маленького подбородка и овал лица, напоминающий сердце, обожали миллионы людей. Дельфина была одной из самых популярных французских киноактрис и в свои тридцать восемь лет была в зените славы, ибо рациональные французы считают, что после тридцати пяти женщина гораздо очаровательнее, чем в годы ранней юности.

— На этот раз наверняка будет девочка, — сказала Ева, ласково поглаживая каштановые волосы дочери.

Анри принес бокалы и шампанское.

— Откупорить бутылку, мадам? — спросил он у Евы.

— Благодарю, я сделаю это сама.

Ева жестом отпустила слугу. Традиция замка Вальмон предписывала хозяйке дома собственноручно открывать и разливать первую бутылку шампанского в торжественных случаях. Для Евы минуты интимного общения с дочерью были куда важнее предстоящего праздничного обеда.

— А где же Фредди? — спросила она у Дельфины, которая в изнеможении откинулась на парчовые подушки, распластала руки и постанывала от наслаждения.

— Купает своих малышей. Мне до сих пор не верится, что Фредди меньше чем за два года родила двух мальчиков. Видно, наверстывает упущенное.

— Разве их не могла искупать няня? — удивилась Ева.

— Обычно так и бывает, — весело пояснила Дельфина. — Бедную женщину притащили для этого прямо из Калифорнии, но Фредди сейчас просто невозможно оторвать от ее отпрысков.

— Кто упоминает имя мое всуе?

В гостиную, размахивая щеткой для волос, своей чуть небрежной походкой стремительно вошла тридцатишестилетняя Фредди. Сейчас она более чем обычно напоминала сорванца в юбке светящейся в глазах душевной прямотой, безмятежной улыбкой и беззаботной веселостью, с которой готова была принять любой вызов судьбы.

— Дельфина, пожалей меня, — с отчаянием обратилась она к старшей сестре. — Сотвори что-нибудь с моими волосами! Что угодно! Ты у нас в этом деле главный специалист и лучше всех знаешь, что тут я абсолютно бессильна!

Фредди плюхнулась в кресло, высоко задрав длинные ноги в белых льняных брюках и выписывая ими в воздухе изящные пируэты. По одной только ее манере двигаться можно было догадаться, что Фредди рождена летать на любых самолетах, какие только существовали в истории воздухоплавания, подумала Ева.

Волосы ее младшей дочери — рыжие, цвета старой, потемневшей меди, были такими густыми и блестящими, что мгновенно привлекали к себе всеобщее внимание, едва Фредди где-нибудь появлялась, и настолько непослушными, что ни одному парикмахеру никогда не удавалось привести их в божеский вид. За всю поразительную карьеру Фредди, одной из самых знаменитых в мире летчиц, прославившейся отчаянной храбростью в годы второй мировой войны, с ее волосами справлялся только летный шлем и то до того лишь момента, пока Фредди его не снимала.