Уайт: А существует ли неограниченное я, которое способно воспринимать?

Кришнамурти: Ага! Понимаете ли, в тот самый момент, когда вы это говорите, вы уже изобретаете некое сверх-я.

Уайт: Нет, я только спрашиваю о ней.

Кришнамурти: Нет такой вещи, как сверх-я. Есть только я. Сверхсознание – с этой идеей играли задолго до наших времен, за несколько столетий. Но, назовете ли вы это сверх-я, сверхсознанием, Атманом или чем бы то ни было, все равно оно не выйдет из поля мысли. Можете сами сказать, что существует высшее я, или можете сказать, что ваш гуру так говорит, но в таких делах нет никаких авторитетов. От авторитета нужно полностью отказаться. Такая идея могла бы появиться только в случае большой доли скептицизма, сомнения. А это не позволяется нигде в мире, кроме науки. Религиозный мир – это тотальный авторитаризм.

Уайт: Однако перемещаться за пределы этой власти авторитетов, которая настолько обусловливает разум, восприятие и знание...

Кришнамурти: Вы не можете до тех пор, пока на самом деле не сделаете этого.

Уайт: Да. Скажем, кто-то осмелился, все-таки рискнул. Он что тогда – полностью игнорирует власть или же только проверяет ее?

Кришнамурти: Власть полицейского, или власть так называемого выборного правительства, или власть тоталитарных правительств -все это власть. Мы обязаны повиноваться, нравится нам это или нет.

Уайт: Я имею в виду власть в области знания.

Кришнамурти: Об области знания вы, наверное, знаете гораздо больше, чем я. Но почему там вообще нужна какая-то власть? Вы ведь могли бы пользоваться авторитетом, чтобы контролировать меня.

Уайт: Настоящий учитель не пользуется своим авторитетом с такой целью.

Кришнамурти: Следовательно, есть авторитет полицейского, закона, правительства. А в сфере "духовности" – вы сами употребили это слово – никаких авторитетов нет.

Уайт: За исключением своего собственного?

Кришнамурти: Нет. Свой собственный авторитет тоже воссоединяется мыслью.

Уайт: В том числе и вы?

Кришнамурти: О, все на свете! Для тех, кто идет за пределы себя, нет никаких авторитетов.

Уайт: То есть, по-вашему, у них нет чувства, что они служат авторитетом для других?

Кришнамурти: Да. В них самих нет никакого авторитета.

Уайт: В этом подлинный смысл смирения.

Кришнамурти: Нет. Подождите минутку. Смирение вовсе не является противоположностью авторитетности или гордости.

Уайт: Объясните, пожалуйста.

Кришнамурти: Вот возьмем слова "хороший" и "плохой". Мы говорим: "Это плохо, а то хорошо". Ненавидеть кого-то плохо, любить – хорошо. Связаны ли они между собой – плохое и хорошее?

Уайт: Похоже, что связаны.

Кришнамурти: Значит, это нехорошо.

Уайт: Хорошее не является хорошим, если связано с плохим?

Кришнамурти: Оно не является хорошим, потому что содержит в себе плохое. Взгляните, сэр: вот любовь и ненависть. Если они взаимосвязаны, то это не любовь вовсе.

Уайт: Ну, можно сказать, что это испорченная любовь или любовь не в чистом виде, но ведь это все равно любовь.

Кришнамурти: Нет, это не любовь.

Уайт: Как тогда обрести чистую, незапятнанную любовь? И какое же отношение это имеет к просветлению?

Кришнамурти: Это-то как раз и имеет отношение к просветлению. Вы высказали утверждение, что просветление есть прямое, непосредственное восприятие истины – не "моей" истины, не "вашей" истины, не "христианской" истины и не какой-либо другой, а просто Истины. Но если присутствует наблюдатель, воспринимающий, то до тех пор, пока он воспринимает, это не истина. Только там может быть истина, где нет никакого воспринимающего, а есть одно только восприятие. Это же совсем другое дело.

Уайт: Вы имеете в виду, что не существует ментального разграничения или разделения между субъектом и объектом?

Кришнамурти: А что такое тогда само отношение восприятия без того, кто воспринимает, и любви? Что такое любовь? Это желание? Наслаждение? Или это что-то, собранное мыслью воедино? Может ли любовь существовать там, где есть амбиция? Там, где ревность, ненависть, страх – все эти вещи? Очевидно, нет. Значит, пока нет свободы от страха, не может быть никакой любви.

Уайт: А также свободы от амбиций, от похоти и т.д.?

Кришнамурти: Конечно. Впрочем, что вы подразумеваете под похотью?

Уайт: Я имею в виду одну из традиционных форм недостойного поведения.

Кришнамурти: Традиционная форма поведения – это не поведение, а следование какой-то схеме.

Уайт: Ну, должен же быть какой-то разумный конформизм.

Кришнамурти: Нет. Если конформизм, то в этом нет ничего хорошего.

Уайт: Тем не менее, добровольный конформизм – это свобода.

Кришнамурти: Не спешите, сэр. Конформизм никогда не несет в себе свободу.

Уайт: Я говорю, что свобода может привести к конформизму – к разумному конформизму.

Кришнамурти: Отправляясь в Индию, я надеваю индийскую одежду. Когда я в Европе, моя одежда – европейская. Однако в этом нет конформизма.

Уайт: Но именно в таком смысле я использую это слово. Оно для меня означает приверженность обычаям какого-то места или общества.

Кришнамурти: Это самое несложное дело. "Я же встаю, когда в помещение входит дама; это просто манеры приличного поведения.

Уайт: Но я имею в виду нечто большее, что включает также обычаи и правила, обозначенные в законе и политических установлениях.

Кришнамурти: Политика, сэр, ставит нам все больше и больше проблем. Они начинают решать какую-то одну, и ее решение вызывает к жизни дюжину новых.

Уайт: Мы беседуем о любви, свободе и просветлении. Я высказал утверждение, что, будучи свободным, человек может по своей воле допустить конформизм в отношении определенных обычаев, и это будет актом его любви.

Кришнамурти: Погодите минутку, сэр. Что вы подразумеваете под свободой?

Уайт: Я пользуюсь тем значением, которое перенял у вас: это то, что находится за пределами всякого мышления и поведения, обусловленного биологически, наследственно и социально.

Кришнамурти: Ваш мозг заведомо обусловлен образованием, традицией, телевидением, прессой – всем укладом общества, в котором вы живете, а также окружающей средой. И пока эти условия остаются, никакой свободы нет.

Уайт: Согласен.

Кришнамурти (смеется): Вы можете согласиться с чем угодно!

Уайт: В свете нашей дискуссии это мне представляется вполне благоразумным.

Кришнамурти: У нас не дискуссия. Диалог – вот что между нами происходит. Смысл слова "диалог" в том, что это беседа двух людей. Вникли вы в полное содержание диалога? Это очень интересно. Мы ведем беседу – между нами происходит некий диалог. Вы ставите передо мной вопрос, я. отвечаю на него. Вы спрашиваете моего мнения, и я реагирую на это, туда-сюда. Вы отвечаете, я спрашиваю. В таком процессе вы постепенно исчезаете, остается только вопрос. То же самое и со мной. Ведь вопрошание гораздо важнее, чем мой ответ или ваш ответ. Обратите внимание, сэр, вот на что. Вы спрашиваете: "Что такое любовь?" Я высказываюсь на этот счет, но и вы высказываетесь мне в ответ. Вы спрашиваете, я высказываюсь. В ответ на мое высказывание, вы спрашиваете, и на вопрос я снова отвечаю. Что же происходит в этом процессе? Вы совершенно исчезаете. Только вопрос и ответ, пока мы не достигаем той точки, где есть один лишь вопрос и ни у вас, ни у меня нет на него ответа. Пусть вопрос течет сам, так что ни у кого нет персональных ответов...

Уайт: Это совместное дознание?