Через полчаса Лева бережно кладет телефон под подушку и продолжает прыгать у меня на голове, на спине, выдергивать волосы, улыбаясь самой светлой своей утренней улыбкой. В 9:30 просыпается Яша, и тогда приходится вставать.

Хотя честнее будет сказать, что встаю я только тогда, когда слышу звук разбившейся чашки: оказывается, Лева сидит на кухонном шкафчике и боится слезть, а к луже компота и разбитой чашке по полу ползком приближается Яша. Мне стыдно? Ну да. Стыдно. Могла бы я быть хорошей матерью, вставать в шесть и варить им кашу, разрисовывать ее вареньем, играть с ними в развивающие игры? Нет, хорошей матерью я могу быть, только если я встану не раньше десяти. И это не фигура речи, это проверенный факт. Были к этому моменту в моей жизни недели (простите, да, считаные недели), когда я вставала в восемь часов, и вот именно в эти недели мне было за себя стыднее всего. Я превращалась в тех мам, которые на вопрос ребенка “Мам-мам, это что?” огрызаются и говорят: “Ничего”, дергаются на все, кричат и вообще ведут себя жалко и противно. Так что хорошей матерью я становлюсь только при условии, что встаю в десять.

Так, все убрала. Сварила кашу, сделала омлет, усадила Яшу в стул, Леву за стол, надела нагрудники. Мило. Сфотографировала на айфон. Лева отказывается от каши, Лева достает из холодильника йогурт, открывает его, Яша давится бананом, Лева выливает йогурт, бежит за тряпкой, Яша разливает мой спасительный утренний кофе. Так, все убрала, сели играть в железную дорогу. Мило. Сфотографировала.

Лева не хочет играть в железную дорогу, а хочет мультфильмы, а мультфильмы полагаются только вечером. Плач. Лева хочет поиграть Яшей в футбол, а я не даю. Плач. Лева хочет принять ванну, но он простужен, и ванну ему нельзя. Плач. Он хочет мороженого, но мороженого сейчас тоже нельзя. Плач. В какой-то момент глаза начинают слипаться, я ложусь на диван, глаза закрываются, и меня снова будит крик – Яша споткнулся и упал. Яша отправляется спать. Лева скандалит, что он хочет спать в Яшиной кроватке, не хочет спать вообще, я прошу не кричать, потому что Яша спит, тогда Лева кричит так громко, что Яша просыпается. А это значит, что вдвоем они только что украли мои личные два часа детского сна. Значит, надо только дождаться вечера – там мне полагается еще несколько часов на все, что я захочу.

Мы идем гулять, потому что проще застрелиться, чем оставаться так долго в замкнутом пространстве с двумя маленькими детьми. Лучше их привязывать к коляске и везти в открытые пространства. Лева катается на электромашинке в парке. Время заканчивается, и он начинает скандалить, что хочет еще раз. Лева не ходит со мной за руку, потому что ему больше нравится идти одному, не дает себя обнимать (приходится делать это только ночью, когда он спит, или просто обнимать его насильно), с налету вспрыгивает мне на шею и отказывается с нее слезать, даже если на руках у меня Яша, и мы полчаса не можем сдвинуться с места. Он не дает мне танцевать, ему не нравится, как я читаю, ему хочется только, чтоб я пела “Главное, ребята, сердцем не стареть” сто раз подряд.

Вечером, когда часов в 10–11 они оба оказываются спящими (опустим подробности) и появляется время на все, что я захочу, я уже ничего не хочу. Теперь нужно убрать квартиру, всю заваленную лего, чтобы оно не стало Яшиным завтраком. Отлепить от стен пластилин и убрать в коробочки. Поставить на стол немножко фруктов Леве на утро, чтобы у него был хоть какой-то завтрак.

И вот тут передо мной встает выбор дня: потратить время на работу, на кино, на книжку, страшно сказать, или лечь спать, признав, таким образом, что ничего, кроме детей, в моей жизни нет и быть не может. Ну, может, завтра, но и то вряд ли.

Пока дети маленькие, но очень бодрые, очень сложно испытывать счастье в тот самый момент, когда вся твоя кухня усыпана крупой, когда после удара один брат целует другого, когда ты приходишь домой и видишь, что вся квартира завалена мелким слоем лего, дети бегают по кругу, а папа тихо спит на диване. Почему-то в эти самые моменты ты испытываешь какие-то другие глупые чувства, типа тревоги, усталости и раздражения.

Поборов сон, я иду в комнату, копошусь у Левы в волосах, обнимаю, укрываю Яшу, а потом в тишине и покое выбираю самую трогательную фотографию за день и вывешиваю ее в инстаграм. И в этот момент я понимаю, что это был счастливый день. Но разглядеть получилось только ночью и на фотографии.

Глава 3

Я плохая мать?

Рано или поздно это чувство приходит ко всем.

К бедным, богатым, счастливым, несчастным, работающим и нет, добрым и злым, сомневающимся и уверенным, хорошим и так себе.

Чувство вины – это какая-то зараза, передающаяся родовым путем. От ребенка к матери, или от роддома к матери, или от матери к матери. А инкубационный период настолько непредсказуем, что кого-то оно накрывает сразу, а кого-то спустя 20 лет. А кого-то волнами всю жизнь.

Ты никогда не знаешь, когда оно нахлынет. Когда ты поймешь, что не умеешь рисовать? Что не любишь гулять с коляской? Что ты заплакала при ребенке? Сорвалась на него? Тебя бросил муж, и ребенок через слово повторяет “папа”? Муж не бросил тебя, но вы все время ссоритесь? Вы не ссоритесь, а, наоборот, все время целуетесь с мужем, так увлечены друг другом, что только и мечтаете – остаться наедине без всяких детей? Ты проспала детский утренник, где ребенок играет зайчика? Обещала мороженое и наврала? Не вывезла летом на дачу? Отправила на все лето на дачу с бабушкой, когда он хотел остаться с тобой в Москве? Пятый день подряд возвращаешься с работы, когда он уже заснул? Отказалась петь на ночь, потому что лень? Все делаешь, но не получаешь никакого удовольствия? Наняла няню? Не самую идеальную? Хотела бы пойти поработать немножко? Хотела бы, чтобы они на часок испарились вовсе? Включила мультфильмы на два часа? Водила в музыкальную школу против воли? Не водила?

Никто не уйдет неотмеченным. Где бы ни было твое слабое место, как бы глубоко оно ни было запрятано – это вопрос времени. Оно обязательно станет явным и будет использовано против тебя.

Вот одна моя подруга не может справиться с чувством вины с самого развода пятилетней давности: ей с тех пор кажется, что она слишком мало занималась детьми, все время с ними ругается, толку от нее мало, они мучаются, она страдает.

Другая считает, что родила слишком много детей, и от этого доказывает себе и миру, что способна уделять время, силы, внимание и деньги каждому, поэтому без конца возит их на сто занятий, причем у каждого из трех они какие-то свои и все, конечно, в разных местах. Поэтому, помимо чувства вины, у нее еще и абсолютно безумный график и трафик.

Третья – тоже из-за развода – чувствует, что у ребенка травма, поэтому балует его почем зря и от этого тоже уже страдает и чувствует себя виноватой.

Четвертая, казалось бы, идеальная мать, но старший сын у нее слишком нежного и ранимого устройства, страдает и рыдает от погоды, а она чувствует, что недодает ему чего-то абстрактного, типа чувства защищенности, и тоже страдает.

Казалось бы, чувство вины выращивается в каждой матери вместе с детьми. Но нет, оно появляется когда угодно и всегда очень неуместно.

Мой первый приступ материнского чувства вины случился еще во время беременности. Когда я поняла, что стану кому-то матерью, меня стали беспокоить две проблемы: незаконченность высшего образования и неспособность интересно рассказывать о природе (или о домах, или о картинах, или о животных, или о блеснах – да хоть о чем-нибудь специфическом).

Меня мало тревожил смог, грозящий медленно прикончить меня летом 2010 года вместе с моим внутриутробным младенцем, совсем не беспокоил московский привокзальный район Павелецкой с дикими визгами, криками и пьяным весельем ночи напролет, где я жила и собиралась растить ребенка. Нет, соседство с алкашами и отсутствие свежего воздуха не щемили мое материнское сердце. Но вот что у меня нет какой-то родительской придури или увлечения – типа ходить в поход с гитарой каждое лето, собирать гербарий, бормотать себе под нос все стихи Маршака и Бродского, ходить в театр на Чехова, вязать, в конце концов, уметь различать птичек по голосу и травку по полезности… Чему же я его тогда научу?! Ведь дети вырастают в родительской среде: ну, например, среди биологов они начинают коллекционировать трупы жучков и весело вспоминают об этом в университете. Среди врачей они мечтают стать врачами или, наоборот, актерами. В доме писателей дети сочиняют, в доме историков – взирают на мир из-под столика. А у меня нет никакой такой среды, я – журналист, муж – того же типа, мы любим смотреть сериалы по вечерам, и у нас много друзей в фейсбуке.