На невольничьем рынке в Остане, как и всегда по четвергам, было не протолкнуться. Поскольку этот мало чем примечательный в остальном городок находился на морском побережье, именно сюда корабли работорговцев привозили похищенных в далеких странах рабов, и именно здесь пираты, как правило, заключали сделки с покупателями.

Происходило это на главной городской площади, которая, впрочем, выглядела значительно менее внушительно, чем в иных населенных пунктах. Здесь было грязно, шумно и до неприличия многолюдно, а также пахло гниющей рыбой (сказывалась близость порта) и нечистотами, которые по местным обычаям было принято выливать из окон прямо на улицу. При этом площадь, невзирая на свою функцию, была не слишком широкой, а имела скорее вытянутую форму. Даже дома здесь жались друг к другу, отвергая такое чуждое здешним местам понятие как личное пространство.

Хотя территория Арканзийского государства и была огромна, она по большей части состояла из пустынных земель, совершенно непригодных для жизни в силу фактического отсутствия источников воды. Напиться здесь можно было лишь из редких колодцев, местонахождение которых было известно разве что немногочисленным племенам кочевников. С учетом же невыносимой жары под палящим солнцем и промозглого ночного ветра, а также ядовитых змей, прекрасно маскирующихся в желтых песках, пустыня становилась не более чем бесполезным числовым показателем, составлявшим большую долю площади Арканзии, – однако же с гордостью вписываемым во все документы. Реально же здесь существовало не так уж много городов, располагавшихся по берегам редких речушек. Все эти города были густо заселены, если не сказать – основательно перенаселены. Рожать детей в Арканзии было принято много, не слишком задумываясь о том, как их впоследствии содержать. Перенаселение в сочетании с погодными условиями способствовало нищете, легко распространяющимся эпидемиям и окутывающему улицы смраду, давно уже превратившемуся в норму жизни для местных жителей. Постоянная нехватка места приводила к тому, что улочки бывали порой неимоверно узкими – такими, что зачастую полные местные дамы передвигались по ним бочком. Дома же все чаще превращались из традиционно низких в трех и даже четырехэтажные. Когда повзрослевший сын женился и обзаводился собственной семьей, найти место для нового жилища было непросто, и с некоторых пор в таких случаях к родительскому дому стали пристраивать новый этаж.

Разительный контраст с этой не слишком привлекательной картиной представляли армоны и дворцы неслыханных размеров, каждый из которых являлся торжеством красоты, чистоты и роскоши. Истинные произведения архитектурного искусства с многочисленными башнями, длинными аркадами и балконами, выходящими на морской берег или на цветущие сады с фонтанами. Имелись здесь также бани и бассейны, содержание которых становилось возможным благодаря системе водопровода – специально прорытым тоннелям, по которым вода доставлялась из местных речек прямиком во дворец.

Казалось бы, при таком вопиющем неравенстве богачам следовало бояться мятежей. Но, во-первых, стража бдела, а во-вторых, народ, для которого рабство являлось нормой жизни, принимал как должное и резкие контрасты в социальной иерархии. На то и эмиры, чтобы жить по-королевски.

И вот сейчас все сошлись к центру площади, чтобы поглазеть на «улов», доставленный из далеких северных земель командой «Зеленой русалки», знаменитого судна работорговцев. Богачи, желавшие приобрести живой товар, бедняки, случайно проходившие мимо, жильцы домов, окна которых выходили на площадь, – все приготовились наблюдать за очередным зрелищем. Отнюдь не из ряда вон выходящим, но все равно любопытным. Девушек пираты с «Зеленой русалки» всегда отбирали что надо.

Их было семь – молодых женщин в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, которых загнали на каменное возвышение. Лесов в Арканзии росло мало, и древесина ценилась дорого, а вот камня было в избытке. Теперь девушки, измотанные, испуганные и окончательно дезориентированные, жались друг к другу в самом углу помоста. Молодой мужчина с обветренным лицом и модными среди моряков короткими волосами – боцман «Зеленой русалки» – прохаживался по возвышению взад и вперед, подобно дрессировщику, зорко следящему за поведением вверенных ему животных.

Некоторые из зевак качали головами. Не из жалости. Просто вид у девушек был, мягко говоря, не самый лучший. Не товарный. Грязные, нечесаные, в перепачканной, местами порванной одежде, некоторые босоногие, смотрелись они, прямо скажем, не лучшим образом. Конечно, работорговцы могли бы немного постараться, чтобы показать товар лицом. Однако специфика их работы заключалась именно в том, чтобы распродать рабов как можно быстрее, нередко – с уценкой, и снова как можно скорее отчалить за новой партией товара. Поэтому зачастую их покупателями оказывались работорговцы классом повыше, предпочитавшие не заниматься разбоем, а просто привести рабов в надлежащий вид и уж потом перепродать их по другой цене, куда более высокой.

Я тоже была сейчас среди этих девушек, стоявших на возвышении, словно какие-то заморские диковинки, и не видевших вокруг ничего, кроме жадных до зрелищ глаз. Первую из нас, Аррету, боцман вызвал вперед. Она не хотела идти, но не решилась противиться его повторному, полному раздражения и угрозы жесту. Шагнула вперед, а затем медленно пошла вдоль края каменной площадки, туда, а затем обратно, как обучал нас всех Черный Пират. Именно так мы называли на своем языке боцмана.

Зрители внимательно наблюдали за перемещениями Арреты, разглядывали ее так, будто она была не человеком, а в лучшем случае лошадью, и параллельно слушали комментарии боцмана. Говорил он по-арканзийски, поэтому сама Аррета не могла его понять – в отличие от меня, ибо я в свое время успела освоить этот язык.

– Взгляните, какая ценная рабыня! – разглагольствовал пират. – Ей двадцать шесть лет, она хороша собой, как видите, блондинка. – Зрители довольно закивали: блондинки здесь, в южных землях, являлись большой редкостью. Потенциальные покупатели продвинулись вперед, грубо оттеснив обычных зевак. – Она абсолютно здорова, не страдает никакими хворями. Способна выполнять физическую работу. Кроме того, хорошо умеет шить и вышивать. На протяжении семи лет занималась этим в своем родном городе. Прежние клиенты были очень ею довольны.

«Хорошо, что Аррета ничего не понимает», – думала я, с жалостью глядя на несчастную, запуганную девушку, послушно семенящую по возвышению. Вся эта речь была бы унизительной, даже если бы разговор шел о продаже животного.

– Хорошо шьет, говоришь? – вступил в диалог полный мужчина лет сорока, подобравшийся совсем близко к помосту. – И халат может сшить? И рубашку? И женское платье?

– Конечно же может, мой господин, даже не сомневайтесь! – рассыпался в заверениях боцман, хоть и не мог знать ответа наверняка: ведь он даже не удосужился проконсультироваться на этот счет с самой портнихой.

Впрочем, учитывая талант и опыт Арреты, полагаю, пират был не так уж неправ.

Немного подучившись, она без особого труда освоит специфику кроя здешней одежды.

– В таком случае беру ее, – постановил покупатель. – Я расширяю свою мастерскую, и мне как раз нужна новая портниха со свежим взглядом.

– Цена стандартная – тридцать динаров, – объявил боцман.

– По рукам.

Вот так и заключили сделку, решив тем самым судьбу Арреты. Что ж, можно сказать, это был далеко не самый плохой вариант. Во всяком случае, мужчина явно покупал ее не для плотских утех – ей предстояло вернуться к своему любимому занятию, к тому, что она делать умела и делала хорошо.

В последние дни пути это стало основной темой разговоров. Страдания по безвозвратно утраченному прошлому отошли на второй план. Теперь девушек в первую очередь волновало: что же будет дальше? Хуже станет или лучше, чем сейчас? В какие руки они попадут? От кого станет зависеть их судьба? Станут ли они беззащитными наложницами похотливых эмиров? Или хотя бы горничными или поварихами в приличных домах? Попадут ли в армон или в бордель?