— Моряком, Мильс? — медленно проговорила сестра. — А я думала, что уже вопрос решен, что ты должен изучать право.

— Какой вздор! Я столько же думаю о праве, как о судьбах Англии; я хочу видеть свет, и вот Руперт…

— Как, Руперт? — спросила Грация, вся изменившись в лице. — Но ведь он должен быть помощником отца, впоследствии же его преемником.

Руперт посвистывал с равнодушным видом, хотя на самом деле серьезный и взволнованный тон Грации произвел на нас свое действие.

— Ну, господа, — сказал я, вооружившись мужеством, — нам больше нечего скрываться от вас; но то, что вы узнаете, должно быть тайною для всех.

— Кроме одного мистера Гардинга. Он должен знать о твоем решении: не забывай, что он заменяет тебе отца в настоящее время.

— Но согласись с тем, что Руперту он родной отец.

— Опять Руперт! Что у него может быть общего с твоей затеей?

— Я до тех пор ничего не скажу вам, пока вы обе не дадите нам слово молчать…

— Я обещаю молчать, — произнесла Грация таким торжественным тоном, что я невольно вздрогнул.

— И я тоже, Мильс, — добавила Люси так тихо, что я еле расслышал ее слова.

— Ну, вот это прекрасно. Я вижу, что вы благоразумные девицы, и даже можете помочь нам. Руперт и я, мы оба, решили быть моряками.

Они разом вскрикнули; затем наступило молчание.

— А что касается права, к чорту эту науку! — сказал я. — Разве был кто-нибудь из Веллингфордов законоведом?

— Но зато были Гардинги — пасторы! — произнесла Грация, стараясь улыбнуться.

— И моряки тоже! — воскликнул Руперт. — Мой прадед был морским офицером.

— Положим, всякая честная профессия достойна уважения, я это знаю, Мильс, — сказала сестра, — но вопрос в том, объявили ли вы мистеру Гардингу о вашем намерении?

— Собственно говоря, положительного мы ему ничего не говорили; да нам и не для чего спрашивать его согласия; мы уезжаем на будущей неделе, не сказав ему ни слова.

— Но ведь это жестоко, Мильс! — проговорила Грация. Люси закрыла лицо передником.

— Напротив, если мистер Гардинг будет заранее знать обо всем, то каждый в праве будет сказать, что он мог удержать нас; если же все совершится без его ведома, то он не ответствен за наши поступки. Итак, мы отправляемся на той неделе, как только будут готовы наши матросские костюмы. Мы поедем в лодке с парусами; возьмем с собой Неба, чтобы он потом мог привезти лодку обратно. Теперь, раз вам все известно, нам нечего оставлять письмо мистеру Гардингу; вы обо всем расскажете ему дня через три после нашего отъезда. Наше отсутствие продолжится не более года, по прошествии которого мы возвратимся домой, и как нам будет весело встретиться после разлуки! Мы с Рупертом будем тогда уже взрослыми молодыми людьми, а теперь вы считаете нас мальчишками.

Мои слова несколько утешили наших товарок. Когда же Руперт, все время упорно молчавший, пустил в ход свое красноречие, то они и совсем успокоились…

Через два дня разговор возобновился. Наши сестры употребили все старания, чтобы склонить нас посоветоваться с Гардингом. Но видя, что все их увещания были напрасны, они принялись деятельно снаряжать нас в путь. Сшили нам полотняные мешки для хранения платья, приготовили нам по праздничному и по будничному костюму. К концу недели все было уложено.

Небу было дано распоряжение приготовить лодку к отплытию к следующему вторнику. Нам необходимо было выехать вечером, чтобы не наткнуться на кого-либо.

Да, этот вторник был невеселым днем для всех нас, исключая мистера Гардинга, который, ничего не подозревая, оставался совершенно спокоен.

Руперт ходил опустя голову, точно его пришибли, а наши дорогие девочки еле сдерживались, чтобы не разрыдаться.

В девять часов, по обыкновению, вся семья собралась вместе. Затем мы все отправились спать, кроме мистера Гардинга; он остался работать до двенадцати часов ночи, вследствие чего нам надо было принять все меры предосторожности.

В одиннадцать часов мы уже скрылись из дома, поцеловавшись наскоро с сестрами, как будто расставались с ними только на ночь.

Мы боялись, что они на прощанье устроят нам сцену; но мы ошиблись: обе прекрасно владели собою до последней минуты.

В каких-нибудь полчаса мы прошли почти две мили и были уже на месте. Я только было обратился к Небу, как заметил в нескольких шагах от себя две женские фигуры. Это были Грация и Люси, обе в слезах: они пришли сюда проводить нас.

Меня сильно встревожило, что они так далеко от дома в такое позднее время. Я непременно хотел проводить их, прежде чем сесть в лодку; но они воспротивились; все мои мольбы были напрасны; пришлось покориться.

Не знаю, как это произошло, но в эти последние минуты свидания мы разделились попарно, и каждый из нас очутился подле сестры своего друга…

О чем говорили Грация и Руперт — мне неизвестно. Между Люси и мною все было честно и открыто; она настояла, чтобы я взял от нее шесть золотых монет, все ее состояние, доставшееся ей от матери. Она знала, что у меня было с собой всего пять долларов, а у Руперта — совсем ничего. Отказать ей не было возможности…

— Я буду спокойнее, — сказала она, улыбаясь сквозь слезы, — если эти деньги будут у вас. К тому же вы богаты и можете впоследствии возвратить мне их; тогда как Руперту пришлось бы их подарить.

Я согласился, будучи заранее уверен, что возвращу ей мой долг с избытком. Затем обнял ее и крепко расцеловал.

Это было в первый раз за все время нашего знакомства.

— Пишите нам, Мильс, пишите, Руперт! — говорили они рыдая, когда мы стали отчаливать.

Несмотря на темноту ночи, мы еще долго различали их фигуры, пока не сделали крутого поворота и громадная скала не скрыла от нас дорогих существ.

Итак, мы расстались с Клаубонни, волнуемые самыми разнообразными чувствами.

Глава III

Мы очень удачно выбрали время для отплытия. Начинался отлив, и наша лодка без всякого труда вышла из бухты. Неб греб изо всех сил, я не отставал от него, тем более, что находился в возбужденном состоянии, боясь погони.

Через каких-нибудь двадцать минут «Грация и Люси» уже вступала в русло Гудзона.

Неб вскрикнул от радости в тот момент, когда мы почувствовали ветер. В несколько минут кливер [5] и большой парус были водворены на место, руль был наставлен, шкот [6] ослаблен, и мы быстро понеслись, делая по пяти миль в час.

По мере того как мы удалялись от дома, меня все больше охватывало волнение.

Спокойствие Руперта меня поражало: я еще не знал его таким. Казалось, он чувствовал себя совершенно счастливым.

Ни Руперту, ни мне не хотелось говорить. Он, по правде сказать, плотно поужинал, и голова его начинала тяжелеть; мне же доставляло удовольствие молчать, уходя в свои мысли. Была полночь. Я вызвался дежурить первую четверть ночи, а моим спутникам предложил лечь спать, на что они с удовольствием согласились. Руперт расположился под палубой, а Неб растянулся на открытом воздухе.

Начало свежеть; я принужден был взять рифы [7], хотя ветер был попутный. В четыре часа я разбудил Руперта, он взялся за руль, а я лег на его место и заснул совсем спокойно, так как погода благоприятствовала нам. Неб позвал меня только в десять часов. Оказалось, что Руперт правил рулем всего один час, посадив вместо себя негра, который и продежурил от пяти до десяти часов. Неб разбудил меня главным образом для того, чтобы предложить закусить. Руперт еще спал.

Перед нами открывались новые места. День выдался прекрасный. Мы невольно предались радостному чувству; все восхищало нас. Я захватил с собою маленькую географическую карту, которой я весьма гордился, хотя на ней были некоторые неточности. Развернув ее, я принялся объяснять своим спутникам, указывая на скалистый восточный берег, что это не что иное, как целый штат Нью-Джерсей. Даже Руперт был поражен таким великим открытием. А Неб пришел в настоящий восторг. В то время путешествия еще не были так распространены, как в настоящее время; и для трех молодых американцев, из которых старшему не было еще девятнадцати лет, было очень приятно, что они могли похвастаться, что видели еще другой штат, кроме своего собственного.