– О, не обижайтесь, – взял ее руки в свои Робертсон, – не сердитесь на меня. Поймите, что я ничего не прошу сейчас.

Они перестали танцевать, остановились посреди залы, мешая другим парам. На них налетали танцующие, толкали со всех сторон.

– Потом, потом. Но я хочу, чтобы вы ответили мне, что вы согласны. Я буду терпеливо ждать. Сколько хотите времени. Я сделаю все, чтобы заслужить вашу любовь. Я окружу вас вниманием. У вас будет спокойная и навеки обеспеченная жизнь. Не бойтесь, у меня нет американских родственников, отец умер пять лет тому назад, а мать русская, херсонская помещица. У вас есть мать? Она будет любить вас, как родную дочь…

– Послушайте, мосье Робертсон…

– Меня зовут Владимир Степанович. Видите, даже имя русское.

Может быть, это произошло потому, что она пила сегодня непривычно крепкое шампанское? Но то, что он говорил, уже не удивляло ее. Женским чутьем она чувствовала, что жизнь ее на этом балу переломилась. Она не испытывала никакой радости. Только волнение. Очевидно, случается и так, в первую же встречу. Ну, что же! Значит, бывает и без влюбленности, без прогулок под кипарисом татарского кладбища, без поцелуев. Ее обнимала крепкая и сильная рука. Неужели в самом деле все уже решено? Не завтра, не потом, а сейчас, в диком американском темпе, как на пожаре? Нет, это невозможно…

– Надо танцевать, мы мешаем, – сказала она печально.

Откинувшись назад, она обвела глазами залу, танцующих, точно искала кого-то, кто бы захотел спасти ее, вырвать из этого смутного состояния, в котором она неожиданно очутилась. Где-то в толпе мелькнуло лицо того молодого человека, который разговаривал с седобородым стариком. Незнакомец смотрел в другую сторону, не видел ее немого призыва. Почему его лицо показалось таким милым? Почему ее наводнила сладостная теплота, когда их взгляды встретились?

– А вот и Александр Максимыч, – сказал Робертсон, – куда вы исчезли? Я вас искал, искал. Позвольте вам представить моего сотрудника.

Это был тот самый. Ольга Константиновна протянула руку. Она поняла, что уже теперь не будет сладостной теплоты. Увы, уже ничего нельзя было поделать. Любовь опоздала на несколько минут. Спасения уже не было. Это было видно по равнодушному взгляду молодого человека. Она ошиблась.

В это самое время на пустынном бульваре произошло столкновение страшного грузовика и той машины, в которой сидел Коркушенко. Несмотря на тишину ночного города, к месту катастрофы сбегались люди. Полицейский что-то записывал. Второй побежал к уличному телефону. Тут выяснили, кто был виноват. Рыжий шофер с грузовика кашлял кровью, Коркушенко лежал подле своей опрокинутой исковерканной машины. Для него уже не имел значения вопрос, кто был виноват. Буря человеческой жизни кончилась.

Когда на другой день Ольга Константиновна узнала о несчастье, она поняла, что эта нелепая смерть страшным образом напомнила ей о беззащитности ее собственной жизни. Она была единственным человеком, который плакал на панихиде. Она плакала, и ее платочек был влажным от слез. Робертсон стоял за ее плечом, серьезный, печальный, корректный. Может быть, эти слезы сблизили их больше, чем все его уговоры.