Воины тем временем увидели тварь и пришпорили коней, даже не пытаясь соблюдать конспирацию. Кошмарик все еще самозабвенно пил свой «коктейль». Собака яростно лаяла. Но он будто не слышал. И встрепенулся лишь после того, как один из всадников на полном ходу раскрутил, а затем запустил в тварь местный аналог бола[2], после чего драхт грохнулся навзничь, а нити, связывавшие его с артефактом, оборвались.

Именно в этот момент с монстром произошла удивительная метаморфоза: сбросив оцепенение, он яростно зашипел, а затем с невероятным проворством извернулся и полоснул когтями по опутавшим лапы веревкам. Раздался треск. Обрывки пут упали на земли. Драхт молниеносно вскочил, продемонстрировав поистине фантастическую скорость… но тут один из всадников метнул в него копье, и кошмарика буквально отшвырнуло на ближайшее дерево, пришпилив к стволу тяжелым металлическим наконечником.

Правда, убить его это не убило — издав еще одно яростное шипение, драхт одним ударом лапищи переломил копье пополам. Однако мозгов выдернуть его у монстра уже не хватило. Пока он безуспешно царапал лапами пробитую глотку, его уже окружили со всех сторон. Захлебывающийся лаем пес цапнул бедолагу за хвост, оттянув его в сторону и при этом оказавшись вне досягаемости когтей. Воины тем временем повыпрыгивали из седел, на ходу выдергивая кто меч, кто топор. После чего ловко обрубили драхту сперва одну, а затем и вторую лапы. Так же незатейливо избавили его от нижних конечностей, забрызгав всю округу ярко-зеленой кровью. А когда он перестал представлять угрозу, принялись ожесточенно рубить покрытую чешуей шею, успокоившись лишь после того, как тяжелое тело с гулким стуком ударилось о землю.

Я в это время молча оценивал работу команды.

Похоже, для них это была привычная практика. Как только драхт затих, пес тут же выплюнул хвост и отбежал в сторону. А воины подтащили мертвую тварь к воде, после чего принялись сноровисто разделывать тушу, привычно и умело просовывая лезвия в узкие сочленения между пластинами.

Минут через десять на берегу остались лежать лишь белесовато-зеленые внутренности, больше похожие на заплесневелую кашу. Весь хитин, даже чешуйки с горла, незнакомцы аккуратно срезали, прополоскали в реке, после чего побросали в мешки и, запрыгнув в седла, двинулись дальше. А вот отрубленную голову они почему-то не забрали. Более того, к ней вообще никто не притронулся. Хотя с остальным телом ребята возились спокойно и даже не надели перчаток.

Когда грохот копыт и собачий лай затихли вдали, мы с Ворчуном спустились к реке.

Фу, что за вонь!

Я скривился: несло от останков, словно от кучи гнилого мяса, успевшей частично разложиться на солнце. По внешнему виду впечатление было аналогичным, но при этом я не увидел ни кишок, ни остального ливера, что несколько озадачивало. И что самое интересное, белесовато-зеленая масса протухала прямо на глазах, словно под действием солнца в ней резко усилились процессы гниения. Всего через двадцать минут у меня под ногами растеклась и принялась быстро впитываться в землю тухлая вода с ошметками плоти. Но и среди них я, как ни старался, не нашел ни единой кости.

Одна голова осталась лежать как лежала, и только она умудрилась не стухнуть, каким бы странным это ни выглядело. Наверное, потому что хитин в данном случае сыграл роль экзоскелета?

Я присел на корточки, чтобы изучить голову монстра повнимательнее, и тут Ворчун сердито рыкнул.

— «Не тронь, — молча посоветовал он, остановившись вдалеке от трупа. — Плохой запах. Опасно».

Я благоразумно убрал руку и взял палку.

Повертев «чужого» так и этак, я действительно не нашел на черепе следов привычных всему живому органов чувств. Ни усиков, ни антенн, ни глаз, ни ушей, ни каких-либо бугорков или отверстий, которые могли подсказать, как эта штука устроена и каким местом ориентируется в пространстве. Одна только пасть — широченная, с тремя рядами треугольных зубов. Язык узкий, раздвоенный, как у змеи или ящерицы. А на нем — целая куча то ли слюней, то ли соплей, к которым очень не хотелось прикасаться.

Я потыкал палкой в приоткрытую пасть.

Угу. Наткнувшись на особенно длинный зуб, вокруг которого имелся подозрительный валик, деревяшка словила пару капелек слизи и тут же почернела. Так. Значит, руки туда совать не следует. Похоже, помимо слюней у уродца есть еще и кислота в особых железах. Надеюсь, он ею хотя бы не плюется?

— Давай-ка прогуляемся, — бросил я волку, поднимаясь на ноги. — Посмотрим, куда и зачем поехали наши друзья.

Ворчун сморщился, а затем оглушительно чихнул — вонь донимала его гораздо сильнее, чем меня. Но спину все же подставил и, взобравшись на пригорок, откуда мы недавно спустились, потрусил на север, вслед уехавшему отряду.

Следить за ними оказалось скучно, но мне позарез была нужна информация. Во время пребывания в Орне я слышал о драхтах совсем немного. В основном байки, сплетни, обычные детские страшилки, тогда как конкретной информации по поводу тварей оказалось с гулькин нос.

В частности, я знал, что появление драхтов спровоцировала магия первого императора, когда тот огнем и мечом явился покорять некогда свободный Карраг. Каррагцы оказались упрямыми, поэтому на их завоевание армия императора потратила немало времени и сил. Но в конечном итоге все решила именно магия. Темная, разумеется. Зерно которой, зароненное в эту землю около тысячи лет назад, с годами не только не погибло, но и проросло в нечто непонятное, уродливое. В совершенно иную форму жизни, выкорчевать которую не удавалось уже много веков.

Кто-то утверждал, что драхты — это перерожденные люди, чьи потомки некогда населяли эти земли. Кто-то считал, что зеленокожие монстры — это нежить, которую магия заставила восстать из мертвых. Высказывали также мысль, что в двуногих кошмариков мутировали какие-то животные. Но большинство все же сходилось во мнении, что в Карраге творилась сущая чертовщина, поэтому нормальным людям следовало держаться отсюда подальше.

По этой же причине желающих служить в крепости Ойт находилось немного. Но император нашел изящный выход из ситуации, поэтому с его разрешения в Карраг уже не первый год ссылались преступники, проштрафившиеся офицеры, говорят, даже маги. Да и получить амнистию за некоторые прегрешения теперь было достаточно просто — следовало лишь отслужить в Карраге определенный срок. Чем тяжелее преступление, тем, соответственно, дольше. И вот если тебе удастся выжить и не стать калекой, то твое дело по окончании срока службы может быть повторно рассмотрено в суде. И может быть… не обязательно, но возможно… император даже согласится заменить смертный приговор на более мягкое наказание. Например, на каменоломни.

Собственно, Ойт тоже в некотором роде являлся тюрьмой. Только в качестве надзирателей здесь выступали комендант и его приближенные. А в качестве добровольных охранников — рыскающие по округе твари.

Бежать из Ойта было, по большому счету, некуда: до ближайшего населенного пункта не меньше недели конного пути. И ни в один нельзя было зайти без специальной магической отметки в подорожной. Конный ты или пеший, богатый или нищий… никто не откроет ворота, не увидев метку, особенно после наступления темноты. Это был вопрос выживания. Так что одинокому беглецу попросту некуда было податься. Да и драхты, если молва не врет, порой забирались достаточно далеко от Ойта — не зря же с годами окрестные деревни обезлюдели.

Насчет силы и скорости тварей информация подтвердилась: при наличии добычи обычно неторопливые и сонные монстры проявляли недюжинную прыть. Однако как они при этом умудрялись отыскивать живых, до сих пор оставалось загадкой. Бывали случаи, что драхты нападали в полнейшей темноте, в абсолютнейшей тишине, причем безошибочно находили добычу. Но при этом проходили мимо там, где зрячий или слышащий обязательно бы заметил.

Говорили, что какой-то охотник спасся, швырнув в морду твари еще живого кроля. И драхт не стал преследовать человека, хотя, по идее, семьдесят-восемьдесят кило чистого мяса были для него гораздо ценнее тощего кролика. Еще кто-то якобы умудрился выжить, среди белого дня забравшись в болото. Тварь прошла всего в двух шагах от насмерть перепуганного счастливчика, но ничего не заметила. При том, что бедняга, как уверяли, беспрестанно стучал зубами, громко икал и со страху успел обмочить штаны.