В „Мэгеринтемпл-Хаусе“, обиталище Кейсментов, которое прежде, в ту пору, когда там жил настоятель-декан местного англиканского собора, называлось Чёрчфилд, Роджер сумеет освоиться лишь много лет спустя. Потому что в отроческие годы — с девяти до пятнадцати лет, — проведенные у Джона и Шарлотты в окружении прочей родни с отцовской стороны, он всегда чувствовал себя как-то неуютно в этом внушительном, темно-серого камня трехэтажном особняке, где стены и ложноготический фасад увиты плющом, а за тяжелыми гардинами, казалось, скрываются привидения. Просторные комнаты, протяженные коридоры, лестницы с ветхими деревянными перилами и стонавшими под ногой ступенями лишь усугубляли его одиночество. Но тем отрадней было выходить на свежий воздух, под могучие вязы, сикоморы и персиковые деревья, стойко сопротивлявшиеся циклонам, или бродить по склонам пологих окрестных холмов, где паслись овцы и коровы и откуда открывался вид на весь Бэлликасл, на море и окруженный рифами остров Рэтлин, а в ясные дни можно было даже различить в дымке далекое побережье Шотландии. Роджер часто бывал в соседних деревнях Кушендан и Кушендалл, которые казались местом действия старинных ирландских легенд, ездил по девяти графствам Северной Ирландии — по узким лощинам, стиснутым горами и скалистыми отрогами, над которыми в вышине плавно парили орлы, и ощущал от этого зрелища прилив отваги и какой-то особенный душевный подъем. Любимейшим его развлечением были прогулки по этой скудной каменистой земле, беседы с крестьянами, казавшимися частью этого древнего пейзажа, а меж собой говорившими на староирландском наречии: его двоюродный дед Джон и друзья иной раз пошучивали по этому поводу довольно обидно. Ни Чарльз, ни Том не разделяли пристрастия Роджера к долгим прогулкам вдоль полей или по крутым грядам Антрима; сестра Нина же — как раз напротив и поэтому, несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте, была любимицей Роджера и самым близким ему человеком. С нею он добирался до огражденной черными скалами бухты Мерлоу с маленьким пляжем возле устья Гленшеска — воспоминания об этих местах сопровождали его всю жизнь, а в письмах домой он неизменно называл их „райским уголком“.

Однако еще милее, чем эти прогулки, были Роджеру летние каникулы. Он проводил их в Ливерпуле, в доме у тетушки Грейс, где всегда чувствовал: его здесь любят, ему здесь рады — не только сестра покойной матери, что как бы само собой разумелось, но и ее муж, Эдвард Бэннистер. Тот служил в судоходной компании „Элдер Демпстер лайнз“, перевозившей грузы и пассажиров из Великобритании в Западную Африку, объездил некогда полсвета, много странствовал по Африке. С двоюродными братьями и сестрой Роджер лучше ладил и охотней играл, нежели с родными, а особенно сдружился со своей кузиной Гертрудой — Ги, как называли ее дома, — и близость эту, установившуюся между ними с самого нежного возраста, никогда ничто не сумело омрачить. Они были просто неразлучны, так что тетушка Грейс пошутила однажды: „Может, вы поженитесь?“ Ги рассмеялась, а Роджер залился краской и, не смея поднять глаза, бормотал только: „Да нет… нет… что за ерунду такую вы говорите…“

И там, в Ливерпуле, в кругу этой семьи, когда ему удавалось иногда справиться со своей застенчивостью, он расспрашивал дядюшку об Африке — и при одном лишь упоминании ее перед мысленным взором Роджера немедленно возникали джунгли, дикие звери, удивительные приключения, бесстрашные люди. Это от него, от Эдварда Бэннистера, он впервые услышал имя Дэвида Ливингстона, шотландского врача и миссионера, который много лет назад начал исследовать Африку, одолевал бескрайнюю ширь ее рек, нарекал имена горам и долинам, нес свет христианства диким туземцам. Первым из европейцев он пересек Африку от северного побережья до южного, первым одолел пустыню Калахари и сделался самым известным из героев Британской империи. Роджер буквально бредил этим человеком — зачитывался в газетах описаниями его подвигов, мечтал участвовать в его экспедициях, плечом к плечу с ним противостоять опасностям и обращать в истинную веру дикарей-язычников, доселе коснеющих в каменном веке. Когда стало известно, что доктор Ливингстон, отыскивавший исток Нила, бесследно исчез в дебрях африканских лесов, Роджеру исполнилось два года. И восемь — в 1872-м, когда другой искатель приключений и прославленный путешественник Генри Мортон Стэнли, журналист с валлийскими корнями, нанятый одной нью-йоркской газетой, вышел из тропических дебрей и оповестил весь мир, что Ливингстон найден и жив. Мальчик с восхищением и завистью следил за этими событиями, которые казались увлекательней любого авантюрного романа. Когда же еще год спустя стало известно о кончине доктора Ливингстона, так и не захотевшего покинуть африканскую землю и вернуться в Англию, Роджер оплакивал его смерть, как потерю человека близкого и очень дорогого. И обещал себе, что, когда вырастет, тоже станет путешественником и тоже проживет необыкновенную жизнь, как титаны Ливингстон и Стэнли, раздвинувшие пределы Запада.

Когда Роджеру исполнилось пятнадцать, Джон Кейсмент решил, что мальчика пора забрать из школы и найти ему работу, потому что ни у него, ни у остальных детей средств к существованию нет. Роджер охотно согласился. Решили отправить его в Ливерпуль, где устроиться куда-нибудь было легче, чем в Северной Ирландии. И в самом деле — едва ли не сразу по приезде дядюшка Бэннистер подыскал ему место в той самой компании, где сам прослужил всю жизнь. Роджер, очень высокий и худой, с серыми, глубоко посаженными глазами, с кудрявыми черными волосами, со светлой кожей и ровными зубами, выглядел старше своих лет. Кузены подшучивали порой над его ирландским выговором. Он был скромен, рассудителен, приветлив, услужлив. Серьезен, усерден, малоречив, не семи пядей во лбу, но старателен. Очень ревностно относился к своим обязанностям и был полон решимости и желания учиться. Его определили в отдел, ведавший управлением и учетом, и сперва он был чем-то вроде рассыльного. Носил документы из кабинета в кабинет, часто бывал в порту — сновал между кораблями, таможней и пакгаузами. У начальства он был на хорошем счету. За четыре года службы в „Элдер Демпстер лайнз“ Роджер ни с кем не сблизился из-за присущей ему нелюдимости — он сторонился пирушек и вечеринок, почти не употреблял спиртного и ни разу не был замечен в портовых кабачках и заведениях с веселыми девицами. Разве что вскоре стал заядлым курильщиком. Прежняя страсть к Африке вкупе с честолюбивым желанием сделать карьеру побуждали его внимательно прочитывать и даже конспектировать все документы, касавшиеся морской торговли между Британской империей и странами Западной Африки, а вслед за тем — увлеченно пересказывать идеи и соображения, содержавшиеся в этих бумагах. Ему представлялось, что ввоз европейских товаров, вывоз сырья и полезных ископаемых, которыми столь богаты африканские недра, — это не просто коммерция, но еще и немалый вклад в развитие народов, застрявших в доисторическом времени, погруженных в позорный мрак каннибализма и рабства. Торговыми путями проникали туда мораль, религия, закон, ценности современной Европы — просвещенной, независимой и демократической — и прогресс, призванный в итоге превратить несчастных дикарей в людей нынешней эпохи. В этом начинании Великобритания опережала остальную Европу, и служащие „Элдер Демпстер Лайнз“ могли гордиться и принадлежностью к этой стране, и работой в своей судоходной компании. Коллеги Роджера, слушая все это, переглядывались с насмешливым недоумением и спрашивали друг друга — а кто он, этот юнец? Если искренне верит в подобную чушь — непроходимый дурак, если же произносит подобные словеса, чтобы снискать одобрение хозяев, — хитрый пройдоха.

Те четыре года, что Роджер проработал в Ливерпуле, он по-прежнему жил в доме Грейс и Эдварда, отдавая им часть своего жалованья. Относились к нему как к родному. Он отлично ладил со своими кузенами, а особенно — с Гертрудой, и по выходным или в праздники в хорошую погоду любил кататься с нею на лодке или удить рыбу, а в ненастье — сидеть в гостиной у камина и читать вслух. Отношения их оставались братскими, без тени расчета или чувственности. Ей первой он показал стихи, которые сочинял тайком ото всех. Роджер был превосходно осведомлен о делах компании и, хоть ни разу еще не побывал за границей, говорил об Африке так, словно провел на континенте целую жизнь и в совершенстве узнал, чем и как живут там люди.