Страшно, а?.. Нам, признаемся сразу, стало страшно. И мы, перебивая друг друга, стали вспоминать, что же было дальше с мальчишкой Ёжики (и потом гасить на ночь свет не хотелось…) Итак:
«Он оттолкнул велосипед и побежал. Навстречу! Хотел закричать. Но мгновенно и безжалостно вспыхнули, накатили, облили горячим светом огни летящего поезда. И Ёжики в тоске понял: всё, что сейчас было, — лишь мгновенный сон, последнее видение перед ударом. Позади — туннель, впереди — ничто. И сжался в чёрный комок…
…Но не было удара. Вспышка сама оказалась мгновенным сном. Последним эхом прежних бед. Ёжики открыл глаза.»
Другая, столь же, если не более, характерная вещь — «Самолёт по имени Серёжка». Мы вынужденно оставляем вне поля нашего зрения вопросы о магии, о преобразовании христианства в язычество, о соотношении реальности и фантазии в этой и других повестях. Ограничимся лишь заявленной темой…
Итак: мальчик-калека Ромка одинок. Он, мечтая о друге и спутнике, посылает бумажный самолётик с рисунком — «вечернее небо, оранжевое солнце на горизонте, и дорога, по которой идут двое мальчишек» (идут, заметьте, на закат…). Самолётик, как выясняется, залетает в некие Безлюдные Пространства, после чего к Ромке приходит Серёжка — странный парнишка, учившийся в магической школе, умеющий ходить в «иные» пространства, запросто пешком гулять по облакам, а также превращаться в самолёт, но настойчиво и даже навязчиво повторяющий при всяком удобном случае: «Я — просто Серёжка Сидоров, безо всяких талантов, обыкновенный мальчишка…»
Обыкновенный-то обыкновенный, но, по его же словам, он придуман Ромкой (и в то же время реален); он учит Ромку всему, что умеет сам; он, главное, исцеляет Ромку (помните, как исцелился Сухарик Львиное Сердце в повести А.Линдгрен?). Причём для исцеления необходимо пройти ситуацию смерти (вернее, приближения к ней). Такое «исцеление смертью» происходит дважды, во «второй», а затем в «подлинной» реальности. И тут мы подходим к вопросу о средствах перехода за черту жизни. Одно из них известно человечеству со времен Харона: [15] монетка. В данном случае это особая, ритуальная, магическая монетка, с девизом (см. выше) — «Через границу шагай смело…» На аверсе — номинал, десять «колосков», а на реверсе — мальчишеский профиль. И это не просто профиль: это — лик Первого Хранителя, Юхана-Трубача, погибшего в незапамятные времена — но в то же время это мальчик Юкки, который ходит по всем временам и пространствам, открывая Дорогу (да-да, ту, по которой можно попасть в… иной мир) сотням мальчишек, подобно своеобразному детскому Харону. И идет Юкки навстречу своей героической гибели, о которой, безусловно, прекрасно знает, ведь он — крупнейший знаток путей Кристалла…
…Прочие средства отличаются от талисмана-монетки тем, что они — это действительно транспортные средства: корабли, самолёты и прочее. Из кораблей первым был пароход-вездеход из «Лётчика для особых поручений» (таким лётчиком-перевозчиком становятся и Серёжка, и, затем — Ромка). Но самолёт — более часто встречающийся камуфляж античной ладьи. (Вспомним, кстати, самолётик лоцмана Сашки из «Я иду встречать брата», летающий Нил Берёзкин из «Синего города…») Промежуточное средство — летающий (!) клипер «Кречет».
Есть также поезд: тот самый, всеми любимый до станции Мост, туристский тихоходик «Пилигрим», поезд до Реттерхальма, вагон-«курятник»…
Наконец, ладья, как она есть, встречается дважды: на лодке везут обоих мальчиков из «Детей Синего Фламинго» на остров Двид, и Чёрный Виндсерфер готовится везти писателя Решилова уж совсем буквально на тот свет. Но этот эпизод надо дать документально, — а вы читайте и понимайте… и извините за длинную цитату, иначе нельзя.
«В комнате я достал из портфеля холщовую сумку с лямкой через плечо, уложил в неё несколько книг, которые возил с собой. В том числе и „Плутонию“. И снова вышел из дома. [16]
…Когда куранты пробили половину двенадцатого, я оказался на том месте, где днём распрощался с Сашкой. У широкого гранитного парапета. Здесь огни светились редко, было безлюдно и тихо, только из „Объятий осьминога“ доносилась песенка:
„Ну и уйдёт. Пора…“
Я пошёл сперва по набережной, а потом уверенно свернул в неосвещённый переулок. Он полого спускался к воде, пахло сырым песком и водорослями. Я знал, что справа яхт-клуб, слева судоремонтные мастерские. Остались позади последние неяркие окошки, потянулись по сторонам тёплые каменные заборы. Сильно трещали ночные кузнечики. [17] От этого треска, темноты, горьковатого запаха мелких береговых ромашек плавно закружило голову. Но не болезненно, не тревожно. И я знал, что успею.
Впереди не светилось уже ни искорки, но я помнил дорогу. Мало того, я даже видел в темноте. Я вышел на кремнистую, с редкими травинками, площадку. Справа дышал тёплой влагой простор бухты, слева стоял похожий на склад сарай. Но мне было известно, что это не склад и не сарай, а магазин старых книг.
Не светилось ни единой щели, но я решительно постучал в дощатую дверь. И ждал недолго. Раздались шаги, дверь отошла. Встал на пороге человек со свечкой. Огонёк освещал шкиперскую бородку и морщинистый лоб над впадинами глаз. [18]
— Капитан, — сказал я, — времени у меня мало. Я хочу оставить вам несколько книг. Подарить… — И протянул сумку. [19]
— Хорошо, — без удивления отозвался хозяин. И сумку взял.
— Только одну, „Плутонию“, отдайте мальчику. Он обязательно забежит к вам, я уверен. Его зовут Сашка…
— Я знаю, — сказал хозяин лавки. Он всё ниже опускал свечу, и лица его я уже не видел.
— Ну… вот и всё. А говорить ему ничего не надо.
— Я понял, Игорь Петрович, — совсем негромко произнес хозяин. — Я всё сделаю, не волнуйтесь. Прощайте… — И дунул на свечу.
Я стал спускаться по деревянной, широкой, как терраса, лестнице и чувствовал, что хозяин смотрит вслед. Это тихо радовало меня. Хорошо, когда в такие минуты кто-то смотрит вслед…
Ни на берегу, ни на воде не было ни единого огонька. Возможно, центр города скрылся за мысом, но всё же не может бухта быть без сигналов. А тут — ни маяка, ни мачтовых фонариков… Но это не удивило меня. Я знал, что ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ. Словно когда-то уже было такое. [20]
Сплошная тёплая чернота лежала над землёй и над морем. В ней дул мягкий ветер. И я ощущал, видел внутренним зрением, как в этом ласковом, нестрашном мраке скользят недалеко от берега бесшумные паруса виндсерферов, а чуть подальше развернул марсели и брамсели и ходит короткими галсами учебный бриг. Бег огней, без слышимых команд… [21]
И ещё я знал, что у причала, на который сейчас приду, качается виндсерфер с чёрным неразличимым парусом.
Как правило, мачта и парус виндсерфера лежат на доске, пока владелец не встанет на верткую палубу и не поднимет парусину за гибкий гик-уишбон. Но у этого, моего виндсерфера мачта уже стоит — как на яхте. И палуба лишь слегка заколеблется, когда я ступлю на неё. Потому что это МОЙ виндсерфер, он ждёт меня всю жизнь.
Я возьмусь за пластиковую дугу, подтяну лавсановое чёрное крыло паруса, ветер мягко выгнет его, а я откинусь назад, чтобы уравновесить упругую силу. Узкий корпус оторвётся от причала и заскользит, срезая круглым носом гребешки, которые чуть светятся во мраке. Тёплые брызги ударят по рукам и по лицу. И скоро в мягкой, обнимающей меня тьме волны эти станут сильнее, доска побежит со склона на склон, и я, никогда не ходивший на виндсерфере, инстинктом угадаю секрет управления и сольюсь в этом движении с чёрным ласковым ветром и плавными ритмами волн… Я засмеюсь, когда вставшие навстречу всплески слизнут с меня лишнюю одежду, сделают меня маленьким, ловким, гибким. И обнимут меня, десятилетнего, закружат и укроют в усыпляющей, нестрашной, никому недоступной мгле…
А что будет потом?
Если что-то и будет вообще, то, пожалуй, лишь это: доска приткнётся когда-нибудь к берегу, а вдали засветится закатная полоса. Я выскочу на траву и, торопясь, побегу по заросшему склону вверх. Чертополох будет хватать меня за мокрые ноги, но я, запыхавшись, выбегу на бугор. И увижу, как слева темнеет похожая на замок водонапорная башня, как светится в закатном отблеске старая Спасская церковь — памятник старины и гордость нашего городка — и как горят огоньки в окнах знакомого двухэтажного дома. И в мамином окошке горит свет… Ох и загулялся я!.. Ну и правильно, если влетит! Главное, что я уже почти дома. Подожди ещё минутку, я бегу, вот он я!.. [22]
Виндсерфер и правда стоял у берега. Его узкий пластиковый борт скрёбся о спущенные с причала плетеные кранцы. Парус, невидимо растворившись во мгле, трепетал на ветру.
Сейчас я, сейчас…
Я сбросил на плиты пиджак, полуботинки, носки, галстук. Подвернул брюки. Подошел к краю. Заранее ощутил, как ступлю сейчас на мокрую мелкоребристую палубу, как закачается она… Выждал, когда наклонится ко мне мачта, ухватил её… Ну!»