– Дьявольщина! – Взгляд Даши упал на умилительно тикающие допотопные ходики. – Мы на парад Дедов Морозов опаздываем… Быстрей собирайся!

– Погодите. – Вероника вышла из комнаты.

Пользуясь ее отсутствием, Маша поспешила к мусорному ведру, где поверх скомканных листов очередной недописанной Вероникиной статьи лежали сверкающие осколки любимого Дашиного шарика.

Склонившись над ними, младшая из трех хранителей Города быстро прикрыла их ладонями, пошептала и полмгновенья спустя с улыбкой протянула подруге дорогой ее сердцу голубой елочный шар с нарисованным на боку белым зайцем.

– Я умею воскрешать не только людей, – тихо сказала младшая из Трех Киевиц.

…По дивному совпадению, старшая из Трех в тот момент тоже держала в руках новогоднюю игрушку – но ее украшение было дорогим не только для сердца.

Крохотная, как спичечный коробок, карета из дрезденского картонажа казалась отлитой из серебра. Серебристый экипаж был запряжен в шестерку картонных лошадок. Игрушке было больше ста лет – и каждая деталь этой изумительно тонкой работы поражала мастерством и натурализмом: ажурные колеса и бока кареты, уздечки и мускулы на ногах лошадей. При взгляде на нее было нетрудно понять, почему ее стоимость исчислялась в тысячах евро и почему, отыскав чудесные старинные игрушки в Интернете, Катерина Михайловна Дображанская сама прилетела за ними в Германию, не доверив их почте.

Она положила карету и взяла в руки чудесный картонажный самолет-этажерку с тонкими, как у бабочки, крыльями, поцеловала взглядом похожий на золотую безделушку картонаж-пароход, подозрительно напоминавший печально известный «Титаник»… За все ей пришлось заплатить небольшое состояние, но Катерина ничуть не жалела о потраченных денежках.

– Удивляюсь, как вы смогли расстаться с ними, – сказала она немолодой светлоглазой немке с аккуратной седой прической. – Ведь это игрушки вашей семьи.

Дображанская не знала немецкого – зато знала заклятие, позволяющее понимать всех и быть понятым всеми, вне зависимости от языка. И хозяйка игрушек поняла ее тоже.

– У меня есть свои причины, – недоброжелательно отрезала старая немка, машинально разглаживая на коленях серую теплую юбку. – Я придерживаюсь иных убеждений. Я верю в Господа нашего Иисуса Христа!

Хозяйка исподлобья посмотрела на свою слишком красивую гостью, на ее длинные черные волосы, опасные, как лишенные листьев колкие деревья, на ее глаза – как два темных бездонных колодца, на ее кожу – чище первого снега… Не бывает у Бога такой красоты.

Пусть же тьма идет к тьме.

– А при чем тут Иисус? – удивилась Катя.

– Берите, – седовласая немка сунула ей в руки еще одно елочное украшение – крохотного рогатого чертика с хворостом в мохнатых руках. – За него мне не нужно денег. Это Крампус. Он ходит с Сантой.

– Черт?

– Когда-то за почитание Крампуса можно было попасть на костер. Язычники вызывали его на солнцестояние. А теперь… – Немка громко вздохнула, сожалея о старых добрых деньках святой инквизиции. – Наш Иисус не ходит с чертями. Их рождество – это деньги… много денег… бизнес…

– Коммерциализация рождества, – поняла суть проблемы Катерина Михайловна Дображанская, бывшая представителем той самой коммерции, которая очень неплохо наживалась на зимних праздниках, причем прямо сейчас.

– Золото – это дьявол… Санта – антихрист… А я – верую! – подвела итог суровая немка и встала с кресла. – Взгляните туда. – Она указала в окно.

Катерина заметила, что на частном доме хозяйки, как и на соседних домах, висит странный круглый знак – перечеркнутое лицо Санты с надписью «Weihnachstmannfreie Zone».

«Зона, свободная от рождественского деда».

Послышалась далекая музыка. Немка быстро подошла к окну – одним движением сильных жилистых рук задернула обе занавески в пуританских розочках. А Катя поспешила проститься, ей не хотелось продолжать разговор. У старшей из Киевиц тоже были свои причины недолюбливать поклонников святой инквизиции.

Дображанская подошла к арендованной ею машине, осторожно положила бесценные приобретения в багажник и направилась туда, где за рядами просящихся на сентиментальную рождественскую открытку аккуратных домов играла бравурная музыка.

Звуки марша манили ее дальше и дальше и завели на небольшую средневековую площадь… И Катя подумала: а так ли уж не права старая немка?

Площадь заполнила свора чертей – мохнатых, вертлявых, коричневых, черных и красных, рогатых, отвратных на вид.

По улицам старого города шел парад Крампусов – они прыгали с горящими факелами, грохотали цепями и шарами с гремящим металлом внутри, визжали, заносчиво задирались к прохожим и больно били зазевавшихся людей хворостинами. Они не были ни милыми, ни шутовскими, – разрисованные маски чертей казались отталкивающими, страшными, с застывшими открытыми ртами, с громадными длинными зубами, с высокими острыми рогами, способными проткнуть плоть насквозь. Грязноватые шубы, когтистые лапы, черные, коричневые, зеленоватые лица вызывали отвращение и страх… И особенно Катю поразило одно – длинное, смертельно-белое, с окровавленным красным и влажным подбородком. Бледный Крампус с испачканным кровью ртом поймал ее взгляд, уставился на темноглазую красавицу Катю немигающими черными дырами глаз.

Она непроизвольно поежилась и отвернулась…

А во главе разномастных орущих, танцующих, гримасничающих чертей шел Санта-Клаус, точнее, сам местный святой (святой ли?) Николай – в епископской митре, в длинном белом одеянии с красными крестами на плечах.

– В ночь Тьмы затащим всех грешных в ад! – раздался призыв. Шествующие по бокам от святого двое красномордых чертей схватили молодого парня в бежевой куртке, подняли, потащили… Похищенный смеялся, принимая все как потеху.

Кате стало не до смеха – среди множества веселящихся по случаю предрождества людей в мохнатых костюмах и чертовых масках Киевица внезапно узнала иных…

…тех, истинных, которых ей не раз приходилось встречать на киевском шабаше ведьм, тех, кто не нуждался ни в каких карнавальных личинах!

– Как ты можешь покупать эту елку?.. Она же вся в человеческой крови! Она – свидетель убийства!..

Молодая, облаченная в дутую красную курточку продавщица небольшого елочного базарчика вздрогнула. Оля знала: елки, которые она продает, как говорится, «нелицензионные». А еще знала, что ей нужны деньги, и срубленным елкам по фигу, есть на них спецбумажка или нет – в любом случае им, бедным, как говорит ее папа, пришел карачун.

Но кровь – уже перебор!

Только утром она читала в газете про убийство в лесу… Может? Нет, не может быть… Неужели какая-то из ее елок замазана кровью? И страшно даже подумать, что будет…

Оля незаметно приблизилась к двум говорившим – парню и девушке.

Парень, придирчиво осматривающий обвиняемую елку, был очень красивый – настолько, что Оля сразу позабыла: ей на елку нужно смотреть, не на него… Надменный изгиб рта, гордый нос, черные брови и волосы – вот уж красавец, так красавец. Рыжая невысокая девушка рядом с ним казалась невзрачной – и совершенно во всем: блеклая внешность, скучная одежда, неудачные джинсы. Но всезнающей Оле сразу стало понятно, что красавец делает с ней: девица была «немножко беременной» и держалась за живот характерным жестом.

«Красивый, да еще и порядочный – не бросил же… и где таких другие бабы берут?»

Оля вздохнула – все это ушло от нее еще до того, как она его повстречала. Сплошная непруха. Как будто она не могла взять его на живот. Она бы такого на что хочешь взяла.

– На этой елке висели человечьи кишки! – тряхнул красавец окровавленной (?!) елкой.

«Он что, типа мент? Этот… как… по убийствам», – охнуло внутри бедной Оли.

– Ничего подобного, – убежденно заговорила беременная (и вовсе она не его девушка, а какой-нибудь типа эксперт по крови! А значит, красавчик… свободен!).

Оля немедленно преисполнилась непреодолимым желанием помочь следствию: