ІІІ. История моей любви началась с прогулки, похожей на сплошную долгую беседу

Когда я впервые пришел в спортзал на виа Чичероне, я был до такой степени захвачен мыслями о пении, что не видел лиц хористов, да и сам спортзал тоже не разглядел как следует. Мой взгляд все время был устремлен вверх, хотя наверху ничего, кроме потолка, не было. Лишь позднее я привык отличать одного хориста от другого, запомнил имена некоторых своих коллег во время коротких разговоров в перерывах между занятиями. В общем, нельзя исключить, что Мириам присутствовала на занятиях и до того знаменательного четверга, когда я увидел ее впервые. В тот вечер (мы разучивали «Rex Pacificus» Палестрины — мотет на шесть голосов) я внес в занятия некоторую сумятицу своим мысленным пением. Мои воспоминания несколько сумбурны: перепалка с Фурио Стеллой, растерянные хористы с их комментариями, маэстро, призывающий меня к порядку со своего подиума, Мириам, стоящая по правую руку от меня, рядом с Сапьенци (Сапьенци смеется), и блики неонового света на лепных карнизах. Мириам смотрела на меня и, наверно, восхищалась моим поведением, тогда как другие отпускали всякие замечания. Сапьенци же все смеялась, а потом стала петь одна. Занятия окончились раньше, чем обычно, сразу после моего спора с маэстро.

Спускаясь по лестнице, я услышал за спиной шаги — шаги Мириам, опередившей остальных. Я спросил ее просто: тебе в какую сторону? Она показала рукой направление. И мне туда же, сказал я. В общем, получилось, что у нас вроде бы уже есть какая-то договоренность, во всяком случае так выглядело, а если этого и не было, то вполне могло быть.

Преследуя определенную цель, я предложил Мириам обойти вокруг замка Святого Ангела. Шли мы молча, Хотя замок в действительности был древнеримской усыпальницей, сейчас его все почему-то считают средневековой крепостью. Крепости обычно осаждают, и мне хотелось внушить Мириам эту мысль — мысль об осаде крепости и победе. Большая, между прочим, разница — сказать что-то прямо или сделать намек, когда уже сложилось естественное взаимопонимание. Выразить свои мысли без слов, через молчание, через магию вещей — искусство. Некоторые вещи словно специально для этого созданы и говорят сами за себя, нужно только заставить их заговорить. Можно заставить заговорить замок, улицу, стену, растение. Даже камень можно заставить заговорить. Мириам шла рядом и молчала, слова были не нужны.

Мы прошли через мост Святого Ангела с его знаменитыми скульптурами. Это узкий мост, а в разлив воды Тибра поднимались почти до сводов опорных арок. Идти по мосту с женщиной — что тут такого? Но для меня это было чуть ли не приключением. Два человека (Мириам и я) сильнее ощущают взаимную близость, если проходят по мосту, а не по тротуару или по площади. Вероятно, я мог бы сказать что-нибудь, помочь себе словами, но на белом свете существуют не одни только слова. История моей любви началась именно так, с долгой прогулки, которая заменила долгую беседу. Автомобили проносились мимо — на то они и автомобили! — а прохожие не обращали на нас никакого внимания, как не обращают внимания друг на друга незнакомые люди; поскольку мы с Мириам были для прохожих незнакомцами, они шли мимо, не глядя на нас.

Так мы прошли всю виа Джулия. В семнадцатом веке по ней прогуливались папы, у знаменитых наложниц были здесь свои квартиры и дома. И у кардиналов тоже. Статуи Сан-Филиппо Нери, Сан-Бьяджо делла Паньотта и Санта-Мария дель Орацьоне е Морте и по сей день наблюдают за прохожими из ниш в стенах своих церквей. Виа Джулия — прямая улица длиной ровно в километр. В начале шестнадцатого века кто-то из пап торжественно открыл ее, и с тех пор она оставалась неизменной на протяжении всех четырех с половиной веков, а это порядочно. Нас все время тянуло идти посреди улицы — так к середине стекается вода в русле реки, — потому что на виа Джулия нет тротуаров и мостовая к середине как быуглубляется.

Казалось, Мириам прекрасно понимает язык этой длинной — целый километр — и прямой улицы, похожей на долгое объяснение в любви. Дело было не просто в том, чтобы пережить какое-то приключение (прогулка по мосту Святого Ангела), а в том, что это приключение прекрасно могло вылиться в традиционное взаимопонимание, то есть во взаимопонимание, отвечающее традиции.

Я спросил у Мириам, как ее зовут (имя Мириам я сам придумал). Это неважно, сказала девушка. Неважно так неважно, но должен же я тебя как-то называть, сказал я. Называй как хочешь, ответила она. Мириам, сказал я.

Судя по всему, имя ее устроило. Изо рта Мириам вырывались белые облачка, словно она курила. Я был горд, что окрестил — подходящее слово! — такую девушку.

Виа Джулия навевала желание быть кардиналом давних времен, князем Римской церкви в пурпурной мантии и в башмаках с серебряными пряжками. Я чувствовал, как шевелится во мне этот старинный персонаж, я просто нутром чувствовал, как он растет во мне со всем его шуршащим шелковым облачением, с его величественными жестами, латинскими псалмами, григорианским пением, слышал звуки органа и ощущал, как срываются с моих губ похожие на проклятия латинские восклицания (О saluiaris hostia!) и церковные мотеты, которым я научился в спортзале Фурио Стеллы. Кардинал двигался, благословлял прихожан, величественно разводил руками, раздавал пинки, топал ногами. Я испытывал острую боль от этих пинков, у меня даже дух перехватывало, приходилось закусывать губы, крепко стискивать зубы, чтобы не закричать. Остроносые башмаки, носки башмаков с серебряными пряжками, серебряные пряжки остроносых башмаков кардинала разрывали мне диафрагму. Это была мистическая боль.

Священный экстаз.

Мириам с интересом смотрела на меня. Для этого у нее имелись все основания. Сколько раз я задавался вопросом, как все происходит между мужчиной и женщиной, как начинается их любовная история? Главное, что тут нет никаких правил и все всегда может обернуться своей противоположностью. Некоторые истории начинались с автомобильной катастрофы, с урагана (Эней и Дидона), с землетрясения или бомбежки, со спиритического сеанса и даже с ненависти и антипатии— полной противоположности любви. В данном случае, как я уже говорил, это был священный экстаз.

Ты вдруг заговорил по-латыни, глядя на меня с удивлением, сказала Мириам. Это шутка, ответил я. Но ты все-таки что-то сказал по-латыни. Я пошутил. Хорошо, пусть так, сказала Мириам, но что ты сказал? Я вообразил себя священником. Кардиналом.

Мне пришли на ум адаптированные стихи из «Dies Irae», и я прочитал их Мириам к огромному ее удовольствию.

Стихи были такие:

И так далее. Вообще-то латыни я не знаю, все это была игра, которую я придумал для нее, в ее честь. Потом я замолчал. Так, в молчании, закончилась первая глава нашей истории, наша встреча, прогулка, объяснение в любви.

Разговор возобновился на следующий вечер на холме Джаниколо.

С холма Джаниколо Рим казался сплошным лунапарком, он весь был в огнях, над площадью Барберини реяла огромная буква «М» (реклама фирмы «Мотта»), а еще была луна и вывеска компании «Алиталия». По одну сторону простирался город с его огнями и шумом уличного движения, по другую были мы с Миркам в моей машине «Фиат-600» -универсал -как на сцене, словно взгляды всех римлян были устремлены на нас из партера. Не знаю, испытывала ли Мириам то же самое, я ей ничего не сказал, ведь чувства иногда обманывают. Сквозь стекла виднелись огоньки сигарет в других машинах, припаркованных рядом с нашей у парапета: там тоже любовались панорамой города.