Валерио Массимо Манфреди

Александр Македонский

Сын сновидения

ПРОЛОГ

По четырем дорогам, ведущим на вершину Горы Света, медленно поднимались четверо волхвов: они сходились с четырех сторон горизонта, и каждый нес переметную суму с благовонным деревом, предназначенным для огненного ритуала.

На волхве Утренней Зари были плащ розового шелка с голубым отливом и сандалии оленьей кожи. Волхв Вечерней Зари закутался в алый плащ, пестревший золотом; с плеч его ниспадала длинная хламида из тонкого полотна с вышивкой.

Волхв Полудня избрал пурпурную рубаху с узором из золотых крапинок и туфли змеиной кожи. А последний из четверых, волхв Полуночи, облачился в черные одежды из шерсти еще не рожденных ягнят, осыпанные серебряными звездами.

Они шли так, словно ритм их движения задавался некоей музыкой, слышной лишь им одним. Ровными шагами с одинаковой скоростью приближались они к храму, хотя один поднимался по каменистой круче, другой шел по ровной дороге, а двое остальных пробирались по песчаным руслам пересохших рек.

Они одновременно подошли к четырем входам каменной башни — в тот миг, когда рассвет вдруг облил жемчужным светом безграничные просторы плоскогорья. Поклонившись перед четырьмя входами, волхвы взглянули в лицо друг другу и приблизились к алтарю, что находился внутри храма. Начал ритуал волхв Утренней Зари — ровным квадратом он разложил сучья сандалового дерева. Потом волхв Полудня по диагоналям положил связки веток акации. Волхв Вечерней Зари водрузил сверху очищенные прутья кедра, срубленного в горах Ливана. А последний из них, волхв Полуночи, принес высушенные на высокогорном солнце ветви поваленного молнией кавказского дуба. Потом все четверо вытащили из переметных сум священные кремни и начали, ударяя в такт, высекать голубоватые искры и пускать их в основание маленькой пирамидки, пока не разгорелся огонь, сначала слабый и робкий; он становился все сильнее и смелее; червячки пламени посинели, а под конец стали почти белыми, подобно небесному Огню, всевышнему дыханию Ахуры-Мазды, бога истины и славы, господа времени и жизни.

В большой каменной башне лишь чистый голос огня вышептывал слова сокровенной поэзии; не слышалось даже дыхания четверых волхвов, которые замерли в самом центре своей безграничной родины.

Захваченные видом священного огня, принявшего форму примитивного архитектурного сооружения из разложенных на каменном алтаре сучьев, не отрывая глаз от этого чистейшего света, они вознесли свою молитву за народ и Царя — Великого Царя, Царя Царей, сидящего на своем далеком-далеком престоле, в великолепных чертогах своего дворца, в бессмертном Персеполисе, среди леса расписанных пурпуром и золотом колонн, в окружении крылатых быков и вставших на задние лапы львов.

В этот утренний час в этом магическом, уединенном месте воздух был совершенно недвижим, и потому, в конце концов, Небесный Огонь должен был отдаться своему естеству, своей божественной природе и просто устремиться вверх, чтобы воссоединиться с Эмпиреей, своим исконным началом.

Но внезапно какая-то мощная сила дохнула на пламя и задула его. Под ошеломленным взглядом волхвов даже горячие угли вдруг превратились в черную золу.

Не было никакого другого знамения, не раздалось ни звука — лишь клекот сокола донесся из вышины безоблачного неба. Четверо магов изумленно стояли у алтаря, пораженные зловещим предчувствием, безмолвно проливая слезы.

В этот самый момент в далекой западной стране молодая женщина в трепете подошла к дубам древнего святилища, чтобы испросить благословения своему сыну, шевеление которого она впервые ощутила в своем лоне. Женщину звали Олимпиада. И ветер, бушевавший в тысячелетних ветвях и сбрасывавший к ногам гигантских стволов мертвую листву, открыл ей имя ребенка. И это имя было:

АЛЕКСАНДР

ГЛАВА 1

Олимпиада уже давно хотела отправиться в святилище Додоны из-за некоего странного внушения, из-за одного предсказания, посетившего ее в видении, когда она спала рядом со своим супругом Филиппом, царем македонян, который храпел, до отвала наевшись и напившись вина.

Ей приснилось, что по коридору медленно ползет змей, а потом в тиши заползает в спальню. Олимпиада видит его, но не может пошевелиться, не может ни закричать, ни убежать, а петли огромной рептилии скользят по каменным плитам, и чешуя в лунном свете, льющемся в окно, сверкает медью и бронзой.

На одно мгновение Олимпиаде захотелось, чтобы Филипп проснулся и обнял ее, согрел на своей сильной, мускулистой груди, приласкал могучими руками воина, но тут ее взгляд упал на этого дракона, на этого чудесного зверя, двигающегося словно призрак, словно волшебное создание — из тех, что боги по своему желанию вызывают из чрева земли.

И теперь, как ни странно, страх прошел, и не осталось никакого отвращения; наоборот, ощущалось все более сильное влечение к змею. Олимпиаду прямо-таки околдовали эти извивы, эта грациозная и молчаливая мощь.

Змей заполз под одеяло, скользнул меж ног и грудей, и Олимпиада ощутила, как он, легкий и холодный, овладел ею, не причинив никакой боли, не совершив никакого насилия.

И ей приснилось, что его семя смешалось с тем семенем, которое с силой быка и пылом хряка впихнул в нее муж, после чего рухнул, истомленный усталостью и вином.

Наутро царь облачился в доспехи и, вместе со своими военачальниками подкрепившись мясом дикого кабана и овечьим сыром, отправился на войну. На войну с народом еще более диким, чем его собственные македоняне, — с трибаллами, жившими вдоль Истра [1] — величайшей реки в Европе, которые одевались в медвежьи шкуры и носили лисьи шапки.

Жене Филипп сказал лишь такие слова:

— Не забывай все время приносить жертвы богам, чтобы соблаговолили и ты родила мне сына, мужчину, наследника, подобного мне.

После чего сел на гнедого коня и пустил его в галоп. За царем поскакали его военачальники, и земля во дворе задрожала под копытами боевых скакунов, а в такт топоту загремели доспехи.

После отъезда мужа Олимпиада приняла холодную ванну и, пока служанки терли ей спину мочалкой, смоченной маслом жасмина и пиерской розы, послала за Артемизией, своей кормилицей, статной, грудастой пожилой женщиной из благородной семьи. Кормилицу привезли из Эпира вместе с Олимпиадой, когда та прибыла в Македонию для бракосочетания с Филиппом.

Рассказав ей свой сон, царица спросила:

— Моя добрая Артемизия, что может он означать?

Кормилица помогла госпоже выйти из ванны и стала вытирать ее египетским льняным полотном.

— Девочка моя, сны — это всегда послания богов, но не многие умеют толковать их. Думаю, тебе следует отправиться в самое древнее наше святилище и посоветоваться с Додонским оракулом на нашей родине, в Эпире. Там с незапамятных времен жрецы передают друг другу умение различать голос великого Зевса, отца богов и людей, который слышен в ветвях тысячелетнего дуба, когда в святилище дует ветер, тот ветер, что весной и летом заставляет ветви шептать, а осенью и зимой — сбрасывать к корням сухие листья.

И вот, спустя несколько дней, Олимпиада пустилась в путь к святилищу, воздвигнутому в месте, полном величественной мощи, в зеленой долине, укрытой лесистыми склонами гор.

Об этом храме говорили, что он один из самых древних на земле. Вскоре после того, как Зевс изгнал с небес своего отца Кроноса, из его руки вылетели две голубки. Одна голубка села на додонский дуб, а другая — на пальму в оазисе Сива в жгучих песках Ливии, и с тех пор в этих двух местах можно слышать голос отца богов.

— Что означает мое сновидение? — спросила Олимпиада у жрецов святилища.

Они сидели кругом на каменных скамьях среди зеленого-зеленого луга, заросшего ромашками и лютиками, и слушали, как ветер шевелит листву дуба. Казалось, их всецело поглотило это занятие.

вернуться

1

так древние греки называли Дунай. — Здесь и далее прим. переводчика.