– Знаю, – сказала она. – Я знаю, что нужно сделать. Только я не очень себе представляю, как это сделать.

Он был спокоен и терпелив, как впавшая в анабиоз ящерица. До конца срока всего шесть дней, но его это оставляло равнодушным, потому что он никак не мог решить, хорошо это или плохо. Сауляк ежедневно читал газеты с того самого дня, как оказался в этой зоне, чтобы понимать, миновала ли опасность, но так и не понял. То ему казалось, что можно выходить, что ничего плохого с ним уже случиться не может, то вдруг опять что-то происходило во внутренней политике, и он считал за благо отсидеться в тиши. Не имея за плечами ни одного нарушения режима, постоянно перевыполняя нормы выработки в цехе, он в любой момент мог подойти к начальнику отряда и сказать, что хочет похлопотать об условном или условно-досрочном освобождении. Причин для отказа не нашлось бы, и суд наверняка удовлетворил бы ходатайство. Но Павел Сауляк так и не воспользовался этим. Не было у него уверенности, что там, снаружи, на воле, он будет в безопасности. И что его ждет через шесть дней? Может, выкинуть какой-нибудь фортель, пока не поздно, и намотать себе дополнительный срок? Или все-таки выйти?

Сауляк имел собственные принципы работы, и одним из этих принципов был запрет на повтор одного и того же приема, если это может привести к расшифровке. В первый раз, два года назад, он намеренно совершил преступление и отправился за решетку, там ему было спокойно и безопасно. Но, если есть люди, которые за ним наблюдают и ждут, когда он выйдет, они сразу догадаются, что он их боится, если за несколько дней до освобождения он сделает все для того, чтобы не выйти из зоны. Трюк дешевый и всем известный. Пока можно делать вид, что ничего особенного не знаешь, что два года назад действительно напился и нахулиганил, с кем не бывает, и тебе даже в голову не приходит, что кто-то может за тобой охотиться, что ты для кого-то представляешь интерес. Почему не приходит? Да потому что в этой голове и нет ничего интересного, так, глупости одни. А вот если показать свой страх, это все равно что признаться: да, ребята, я много знаю, да такого, что у вас волосы на ушах сначала вырастут, потом зашевелятся, а потом все от ужаса повыпадают. Тогда точно кранты. Тогда в любой зоне достанут, ни за чем не постоят, никаких денег не пожалеют на взятки, а достанут.

Павел повернулся на койке, почувствовал, как заныл бок – давал себя знать холецистит, сел, спустив ноги на пол. Барак спал или делал вид, что спит. Сауляк знал, что в этой обманчивой тишине чего только не происходит…

Он натянул сапоги и пошел по проходу, не топая, но и не стараясь особо не шуметь. Походка у него была мягкая и легкая, и он без всяких дополнительных усилий передвигался почти бесшумно.

– Ты куда, Черенок? – послышался шепот сзади. – Гляди, нарвешься.

Павел даже головы не повернул. Он знал, что единственным человеком, который не хочет, чтобы Сауляк вышел из зоны, был молоденький первоходок Коля, осужденный за дурацкую кражу еще по малолетке и переведенный во взрослую колонию по достижении восемнадцати лет. Коля пришел в зону совсем недавно, месяца два назад, и его невысоким, ладно скроенным телом сразу же заинтересовались любители. Сауляк, который дал себе зарок ни с кем не контачить в колонии в целях собственной же безопасности, вынужден был отступить от данного себе слова, потому что пожалел мальчишку. Краем уха он ловил разговоры, ведущиеся вокруг того, «как бы Кольку опустить половчее», и терпеливо ждал, когда подонки приступят к осуществлению своего замысла. Ждать пришлось недолго, заводилы наконец договорились о порядке очередности. Сауляк глаз с мальчишки не спускал, и когда понял, что «вот, началось», тихо подошел к двери, за которой укрылись насильники. Возле двери, разумеется, стояли двое жлобов, которых поставили «на атас», пообещав дать попользоваться Колей после паханов, но они не являли собой препятствия для Павла. Давно еще, спустя только месяц после прихода Павла в зону, все знали, что связываться с ним нельзя. Себе дороже. Поэтому завидев бесшумно двигающуюся почти бесплотную фигуру Черенка, они только и думали о том, как бы не встретиться с ним взглядом.

Дверь оказалась запертой, Сауляк не глядя протянул руку и с удовлетворением почувствовал, как в ладонь лег теплый металлический ключ, послушно положенный одним из жлобов. Он резко повернул ключ в замке и рванул дверь. Еще ничего не случилось, он успел. Коля стоял, согнувшись вперед, за руки и за ноги его держали четыре сукиных сына, а тот, чья очередь по жребию или по договору была первой, уже спустил штаны и с шуточками и прибауточками демонстрировал собравшимся свой прибор в полной боевой готовности. Зрелище было устрашающим, потому что под кожу полового члена, и без того имевшего от природы внушительные размеры, были вшиты шарики – предмет особой гордости этого придурочного пахана. Сауляк лишь на мгновение представил себе, какую дикую боль испытает бедный мальчишка, когда это жуткое сооружение разорвет его анус, но этого мгновения было достаточно, чтобы все разом прекратилось. Гордо торчащий вперед и вверх толстый длинный член вдруг начал съеживаться у всех на глазах и обвисать, как воздушный шарик, из которого выпускали воздух. Все стояли молча, не произнеся ни слова, оцепенев, хотя, по сути, ничего сверхъестественного не произошло. Не покойник же к ним явился с того света, а Черенок, такой же зек, как они сами. Все они знали, что Черенок не продаст, не стукнет. За два года много чего происходило на его глазах, его даже прямо провоцировали на стукачество, ожидая, что он ссучится и потом можно будет с чистой совестью устроить ему судилище, да так и не дождались. Но все замерли, вперив глаза в пол. Сауляк взял Колю за плечо и вывел наружу. Парнишка рыдал в голос, даже не пытаясь спрятать лицо, до того он был напуган.

– Не реви, – сухо сказал ему Павел. – Все уже кончилось. Больше не повторится.

– Откуда ты знаешь? – всхлипнул Коля. – Ты у них главный, что ли?

– Нет. Но я знаю.

– Можно мне в твою семью? – робко попросил паренек.

– У меня нет семьи. Я один.

– Возьми меня к себе. Вдвоем будем. Братва говорит, тебе посылки не шлют и на свиданки не ездят, а мне мама будет присылать и привозить, я с тобой буду делиться.

– Не нужно, мне хватает.

– Посмотри, ты худой какой, как же хватает! – возмутился Коля. – Не зря тебя Черенком зовут, ты же за черенком от лопаты можешь спрятаться.

– Я сказал – не нужно.

Тогда Павел встал и ушел, прервав разговор. Он не стал приближать Колю к себе, но постоянно чувствовал его взгляд, полный признательности и робкого восхищения. Поэтому сейчас, нахально двигаясь к выходу из барака и слыша доносящийся сзади шепот, Сауляк понимал: любой из его отряда может проявить заботу о том, чтобы он не «нарвался», потому что каждый из них хочет, чтобы ненавистный, непонятный и источающий неясную, но острую опасность Черенок убрался наконец отсюда. Никто из них не хочет, чтобы он нарвался на неприятность из-за нарушения режима всего за несколько дней до освобождения. Только, может быть, маленький Коля хотел бы, чтобы Черенок еще задержался здесь, потому что боялся оставаться без поддержки. Все остальные спят и видят, как бы побыстрее избавиться от него. Конечно, за нарушение режима его здесь не задержат, нет такого закона, чтобы назначенный судом срок самовольно продлевать, но если за несколько дней до освобождения Черенка разозлить, то эти несколько дней превратят жизнь обитателей барака в ад. Уж в этом-то никто не сомневался.

Сауляк открыл дверь в коридор и тихо прошел к умывальникам. Зажег свет, ничего не опасаясь, открыл кран, сполоснул лицо ледяной водой, поднял голову и посмотрел на свое отражение в щербатом мутном зеркале. Он почти не изменился за эти два года. Даже не похудел, потому что худеть уже было некуда, он всегда был тонким, как струна. Узкая кость, обтянутая гладкой шелковистой кожей. Сильно впавшие щеки, высокий лоб, маленькие глаза в обрамлении коротких незаметных ресниц, почти полностью отсутствующие брови, тонкий, но слишком длинный для такого лица нос с выраженной горбинкой. На голове – полтора волоса, и те уже почти седые. В этом году исполнится сорок пять. Только по шевелюре и виден возраст, он вообще начал лысеть рано, уже в тридцать лет его волосы заметно поредели. Если б не это – высокий стройный мальчик, под кожей ни грамма жира, даже мускулы как бы не накачаны. Впрочем, они действительно не были накачаны. У Сауляка были сильные сухие выносливые ноги бегуна, но руки и плечи были худыми и тонкими.