— Раиса Иосифовна, не верьте всяким сплетням. Какая резня?! Мы же в XX веке живем! Еще Варфоломеевскую ночь припомните! — ответила я.

Так говорил и папа, когда мама, напуганная слухами, возвращалась с базара. Но папа-то лучше знает! Он ведь у меня журналист, а значит, владеет самой достоверной информацией.

Услышав папины слова, я сразу полезла в энциклопедию. Что там за Варфоломеевская ночь такая? Ага: «События Варфоломеевской ночи — позорное пятно на славной истории французского государства…». В эту ночь французы-католики убивали французов-гугенотов. Представьте, из-за евангельских текстов! И еще у них религиозные обряды отличались. Сколько же тогда народу погибло!

Но дальше было написано, что Варфоломеевская ночь случилась несколько столетий тому назад. И мне сразу стало легче. Нет, папа прав: такое сегодня точно невозможно. Как-никак, конец XX века на дворе…

6

Папа часто брал меня на демонстрации. 7 ноября и 1 Мая мы шли в колонне редакции «Бакинский рабочий». Папа нес транспарант, я размахивала розовым гигантским цветком из гофрированной бумаги. Радостные крики разносились по улицам. Я замечала в окнах улыбающиеся лица людей, оставшихся дома. Мы доходили до площади Ленина, оглушительно и дружно в ответ на «Да здравствует» кричали «ура». А потом сдавали транспаранты, искусственные цветки и торопились домой. По дороге папа покупал для мамы тугой пучок холодных мокрых ландышей или пахучих пурпурных хризантем.

А в 1988-м году демонстрации начались задолго до ноябрьских праздников. Из-за Карабаха. Папа то и дело повторял, что ничего ужасного в этих демонстрациях нет. Ведь сейчас не культ личности, не застой, а перестройка и гласность. А значит, любой имеет право на выражение своего мнения, тем более нельзя запрещать мирные демонстрации. Но каждый раз, когда с улицы доносился тяжелый мерный топот и ритмичное, по слогам: «КА-РА-БАХ!», мама бледнела и наглухо задергивала занавески.

У нас в классе появилось двое новеньких. Годом раньше их, наверное, ни за что не взяли бы в наш класс, ведь у нас и так полно народу — 34 человека. Но несколько дней назад освободилось два места, и новеньких приняли. Они уселись за последнюю парту в среднем ряду. Молчаливые, неулыбчивые, без учебников и тетрадей.

— Из Армении, — сказал Гриша, осторожно оглядываясь назад. — Беженцы.

Теперь каждую перемену весь класс — кто незаметно, а кто и в открытую — рассматривал новеньких. Джаваншир вертелся около их парт, прислушивался к негромким разговорам, то и дело вставляя вопросы:

— А правда, что армяне там над вами издевались? А сколько азербайджанцев в вашем селе убили? Вы теперь за это бакинским армянам мстить будете?..

Новенькие не отвечали. Только изредка перебрасывались между собой короткими фразами на азербайджанском. По-русски они говорили плохо. Из-за этого учителя их почти не вызывали.

Раньше за этой партой сидели близнецы Даниеляны, Тигран и Ерванд. Они на переменах каждый раз какой-нибудь номер выкидывали: то разыграют кого-нибудь, то математичку изобразят. Мы все ухохатывались. И сейчас — чуть перемена, я по привычке поворачиваюсь к их парте. А там совсем другие, незнакомые ребята. Даниэляны ведь переехали в Краснодар.

Когда я дома про Тиграна с Ервандом рассказала, мама страшно всполошилась, сказала, что и нам стоит поискать варианты обмена. У нас ведь хорошая квартира, в центре города, с отдельными комнатами, со всеми удобствами… Но папа вдруг резко и отрывисто произнес:

— Дезертиры! Бегут, как крысы с тонущего корабля. А я не побегу из этого города, мы никуда не поедем!

Мама тихо, как будто кто-то мог услышать, сказала:

— Гарик, посмотри, сколько в Баку беженцев из Армении. Их же оттуда гонят. А вдруг и нас… так же?

— Кто «нас так же»? — удивленно спросил папа. — Алик? Сейфали? Лятиф? Они ведь азербайджанцы, помнишь? Это они меня, армянина, из Баку выгонят?

— Нет, — грустно покачала головой мама. — Не они. Но есть и другие… Теперь каждый день на площади Ленина митинги.

Родители еще долго спорили. Мама доказывала, что в городе уже начались беспорядки, националисты по ночам врываются в квартиры бакинских армян, грабят, убивают. А папа с улыбкой качал головой:

— Назови мне имена, телефоны этих «пострадавших», и я с удовольствием напишу статью об этих «налетах». Не знаешь? Этого и следовало ожидать. Все пугают друг друга такими историями, но никто не знает имен этих «жертв». А все потому, что их нет.

В конце концов папа все-таки переспорил маму. Было решено не паниковать, не слушать глупых сплетен, но меня на всякий случай одну из дома не выпускать.

7

На географии с последней парты правого ряда по классу пошли записки. Джаваншир без конца толкал в спину меня или Гришу и совал желтоватые, сложенные вчетверо листочки:

— Кулиевой Наргиз, Гаджиевой Нигяр, Аскерову Руслану, Салаеву Эльдару, — громко шептал он.

Вообще-то ужасно неохота было эти записки передавать. Известно, что Джаваншир в них изобразил. Нарисует, к примеру, свиную морду и подпишет: «Ах, какая я свинья, ведь написано „нельзя“!». Сложит листочек, а сверху громадными буквами нацарапает: «Секрет НЕЛЬЗЯ». Я такое послание от него в третьем классе получила. Очень остроумно!

Листочки медленно передавались из рук в руки, пока не доходили до адресата. Но, кажется, на этот раз записки были не из обычной серии. Наргиз, во всяком случае, свою очень внимательно прочла, потом аккуратно сложила и сунула в портфель. Руслан скользнул по своей взглядом, нахмурился, скомкал и бросил под парту. А Нигяр уставилась в листочек до конца урока, будто хотела выучить его наизусть. И все плечом записку от соседки прикрывала.

На перемене Джаваншир влепил Руслану подзатыльник, поднял с пола листочек, разгладил и процедил сквозь зубы:

— Из-за таких, как ты, в этом городе до сих пор эти, — Джаваншир кивнул в мою сторону, — живут!

Отличник Эльдар только сейчас развернул свою записку: он никогда на уроках не отвлекается. Поправил на носу очки и начал читать. Я неслышно подошла к нему сзади и заглянула в листочек. Бледными типографскими буквами на нем было напечатано: «Карабах — исконные азербайджанские земли!.. Не оставлять в Баку ни одного живого армянина!.. Как истинный азербайджанец, ты обязан…». А внизу неровным Джаваншировым почерком было написано: «Ованесян Лева, Манукян Марго, Багдасарова Аня, Арутюнян Карен, Саркисов Рафик, Цатурян Ася. Эте армяне до сех пор учаться в тваем класи!»

На следующий день в нашем классе началось «великое переселение народов». Так сказал Гриша, когда увидел, что Гаджиева Нигяр села не на свое обычное место рядом с Аней Багдасаровой, а устроилась на первой парте, с Ленкой Тучиной. Джаваншир, войдя в класс, одобрительно кивнул Нигяр и потащился к своей парте.

— Интересно, как теперь Нигяр будет писать диктанты, а Аня — контроши по математике? — усмехнулся Гришка.

Нигярку с Аней в нашем классе называли «твердая тройка». Это было прозвище не каждой девчонки по отдельности, а обеих вместе. И не только потому, что по всем предметам, кроме физры, они получали по трояку и не больше. Каждой из них причиталась равная доля от этого трояка. Анька на твердую тройку знала все, что связано с русским языком и литературой, а Нигяр «специализировалась» на математике. В общем, ужасно удобно, особенно на контрольных.

Через неделю на изложении Нигяр по привычке скосила взгляд вправо, но увидела только плотное Ленкино плечо, загораживающее страницу. А в среднем ряду Аня Багдасарова без конца поправляла на парте свою тетрадку, поворачивая ее так, чтобы соседке слева было удобнее списывать.

Раньше в нашем классе все друг с другом по-русски общались, не то, что сейчас. Я азербайджанский язык неважно знаю. Гораздо хуже русского. Могу произнести несколько простеньких разговорных фраз, да в голове сидят вызубренные тексты из учебника. И вообще не слишком приятно, когда в твоем присутствии разговаривают, а ты ничего не понимаешь. Гриша вначале по этому поводу шутил, но потом стало не до шуток. В разговорах то и дело слышалось слово «эрмяни». Можно не переводить: и так понятно, о ком речь идет.