С опережением графика велась стройка, его квартира блестела после нового ремонта, тюремные рабы: сверлили, строгали, точили нужные вещи.
Частенько Сергей Кириллович на стройке появлялся неожиданно, под его жёстким взглядом невольники вздрагивали, и всегда находились виноватые.
Иногда начальник привозил дочь – Любовь Сергеевну, стройную девицу лет шестнадцати с каштановыми волосами и надменным взглядом. Отец водил девушку по стройке, она смотрела во все глаза, заключённые строились, рапортовали: за что осуждены и сколько осталось. Морща носик от грубых запахов, Люба держалась важно.
Узники подобострастно улыбались, но за спиной начальника сверкали злобные взгляды.
Хват жесток, стоит ему только заподозрить враждебность и зэку жить останется недолго. Тяжёлая работа быстро загоняет в могилу.
Отчасти по причине жестокости, а отчасти по производственной необходимости, бывшего начальника особлага «Горный», переводили с места на место. Всё-таки Сергей Кириллович ценный работник, старый партиец, верный коммунист. Такими кадрами не разбрасываются, конечно, случались перегибы, однако, где бы Ухватов ни оказался, поставленные партией планы выполнялись и перевыполнялись.
Зэки контингент трудный и потому глаза начальства на многое закрывались, жестокость неизбежна, когда обостренно классовое чувство.
Прибыл Сергей Кириллович среди зимы, когда закладывались фундаменты и рылись подземные переходы. Неизвестно почему, но русские строители предпочитают зимой работать на улице, а летом задыхаться в помещениях.
Через шесть месяцев ударного труда, бетонные коробки зданий поднялись, и работа кипела внутри.
Жарким июльским днём, желая застать отца, Люба пришла на стройку. Её волосы каштановым водопадом омывали плечи, ситцевое платье подчёркивало привлекательность молодого тела, гордо блестел над грудью комсомольский значок.
Водимая отцом она много раз бродила между куч строительного хлама, отмеченные номерами рабочие неизменно улыбались, звенящей струной тянулись солдаты охраны.
Тайком Люба представляла себя графиней, вот она шествует, блистая красотой и молодостью, а вокруг расступаются многочисленные холопы. Недостойные мысли для комсомолки, но что делать, если они приходят? Вспоминались романы о смелых рыцарях, придворных интригах, возникали образы роскошных красавиц томящихся от любви…
Люба никогда не задумывалась, что испытывали согнувшиеся под гнётом бесправия грязные люди. Да и возможно ли, чтобы подобные существа чувствовали? Они лишь пешки, серая массовка её театра воображения.
Возле главного корпуса Люба остановилась, обычно вход охранял солдат, но охранник ушёл.
«Видимо, с отцом внутри».
Её стройные ножки, увенчанные серыми сандалиями, весело затопали по ступенькам, на крыльце Люба оглянулась. Солнце слепит, дышится легко, щекочет ноздри запах травы и мокрой глины, мирно щебечут птички.
Вдалеке, словно стайка муравьёв, чёрная группа людей тащила длинную балку, под тяжестью ноши фигуры согнулись, мелко переступали ноги. Справа взревел экскаватор, Люба вздрогнула.
Из недр здания пахнуло цементом и опилками, Люба брезгливо сморщила носик и шагнула внутрь…
Хватились Любы тем же вечером, когда она не вернулась домой. Первым делом обошли знакомых подруг, посетили места, где Люба могла появиться, безрезультатно, после обеда её никто не видел.
Поиски велись пять дней.
Мать Любы, Ольга Викторовна, маленькая черноволосая женщина, бессмысленно глядя сквозь стену, целыми днями сидела и раскачивалась, пальцы схватили тронутые сединой волосы, заплаканное лицо постарело. Дочь единственный ребёнок, больше детей она не могла иметь, и теперь, когда девочка выросла, Любаши не стало. Материнское сердце рвалось на части, Ольга Викторовна отказывалась верить, рвался наружу глухой протяжный вой, невыносимая боль терзала душу.
Сергей Кириллович ходил мрачный, лицо посерело, взгляд подозрительно рыскал кругом. Отец делал что мог: допрашивал солдат, прочесал объекты, разослал ориентировки и уж конечно, поднял на ноги милицию. Без толку, дочь пропала. Поначалу верил – найдётся! Однако дни шли, а вместе с ними, словно чёрный мартовский снег, таяла надежда увидеть дочь живой.
Возможно, тогда ему припомнился старик-бунтарь, что мог «видеть». Сейчас пригодился бы его талант, и, вероятно теперь, Сергей Кириллович многое бы простил, на многое бы закрыл глаза, только бы Любаша вернулась, но старик канул в безымянной могиле. К горлу подкатывал тугой ком, глаза блестели влагой.
Недоброжелатели шептались, будто не выдержав мук, Хват пошёл к ведьме. На окраине города одиноко торчал покосившейся домик, там, среди дикой бедности, жила ведунья. Одним взглядом бабка могла навести порчу, так, что даже бравые атеисты и красноармейцы обходили её лачугу стороной. Поговаривали, что измученный горем отец, туда отправился тайком.
Так оно или нет, никто не знает.
Но на шестой день Сергей Кириллович сам нашёл дочь.
Начальник, словно ураган, влетел в конвойную комнату, подхватил четырёх бойцов, они заняли кузов грузовика, машина спешно тронулась.
Возле стройки грузовик остановился, Сергей Кириллович спрыгнул.
Угрюмый отец торопливо шёл к главному корпусу, одним прыжком взлетел на крыльцо, солдаты еле поспевали.
Спускаясь в подвал, сапоги затопали по ступенькам, припорошенная пылью на полу валялась кувалда, Сергей Кириллович подхватил инструмент, конвойные переглянулись.
Многочисленные шаги подхватывались эхом и гулко разбегались под землей. Тусклые лампочки не находя сил бороться с темнотой, лишь порождали причудливые тени.
Сергей Кириллович замедлил шаг, его левая рука поднялась, правая крепче стиснула кувалду, он прислушался.
Дальше, словно опасаясь разбудить дикого зверя, крались осторожно.
Внезапно, из темноты выплыла стена, туннель закончился, Сергей Кириллович растерянно оглянулся, потом его взгляд вновь упёрся в тупик.
– Нееет!! – глаза страшно выпучились, лицо побагровело.
Конвойные вздрогнули, дула автоматов поднялись.
– Будь ты проклята! – завопил Сергей Кириллович.
Кувалда взлетела, увесистый набалдашник глухо ударил стену, посыпалась штукатурка. Рука замахивалась, стальной прямоугольник крушил бетон, разлеталась пыль, на стенах оставались серые безобразные выбоины. Грудь начальника лихорадочно вздымалась, губы сыпали проклятья, бешеный взор блуждал.
Солдаты отступили назад и молча наблюдали.
– Будь… – с треском пробив стену, кувалда застряла.
Кусок стены оказался муляжом, за фанерной перегородкой скрывался проход.
Нога начальника усиленная тяжелым кирзовым сапогом врезалась в перегородку, фанера отошла. Он пнул сильнее, кувалда пробила ещё одну дыру, начальник пинал, бил рукой и кувалдой, словно брызги, разлетались фанерные щепки. Перегородка вылетела, Сергей Кириллович устремился вперёд.
Проход заполняла непроницаемая тьма, брызгая искрами, чиркнула зажигалка, огонёк вспыхнул и осветил цементные стены. Под сапогами хрустит строительный мусор, вокруг пламени кружится пыльный туман.
Коридор уходил глубоко во тьму, метров через пятнадцать Сергей Кириллович заметил белое пятно двери.
Он потянул ручку, заперто.
Пламя зажигалки взлетело над головой, Ухватов огляделся, из кучи мусора торчал кусок арматуры.
– Посвети, – приказал начальник и отдал зажигалку солдату.
Кувалда упала, дрожащие руки, разваливая пыльную кучу, торопливо вытащили арматурный обрубок.
Железка вонзилась в дверную щель, Сергей Кириллович надавил, дерево затрещало, но дверь выдержала.
Он навалился всем весом, замок с треском вывернулся, дверные петли скрипнули.
Взору открылась пустая комната, на полу свалена куча тряпья, угол занимает ведро, в нос ударил едкий запах экскрементов.
– Что это?!!
– Как?!
– Мы же сто раз проверяли?? – шептались конвойные.
Удивлённый шепот метался по пустой комнате, вдоль стен плясали неровные отсветы пламени.