Топот ног заставил Потмакова поднять голову. Какой-то мужчина бежал к ним. Человек этот был отцу Егорию незнаком, и потому иеромонах инстинктивно прикрыл собой тело Андрея. Человек довольно грубо отпихнул отца Егория и, подхватив Ласковина под мышки, поволок наверх.
– Стой! – закричал отец Егорий и, поднявшись, попробовал догнать незнакомца. Но за то время, за какое незнакомец с ношей поднимался на три ступеньки, Потмаков, с трудом переставляющий ноги, одолевал одну. Когда, оставив за собой мокрую полосу на граните, отец Егорий выбрался на набережную, незнакомец уже затолкал Андрея в машину. Уложив на правое, опущенное, сиденье, он стаскивал с Ласковина куртку.
– Ты что делаешь! – невнятно, одеревеневшими от холода губами крикнул Игорь Саввич.
Незнакомец проигнорировал его крик. Содрав куртку, он не стал возиться с рубашкой, попросту рванув ее в стороны так, что посыпались пуговицы. Отец Егорий увидел, как незнакомец замахнулся, но помешать ему не успел.
Резкий удар – деревянное «бум»! – и на обескровленной коже проступило фиолетовое пятно.
– Не тронь его! – закричал отец Егорий и вцепился в руку незнакомца.
Тот, даже не взглянув на иеромонаха, шевельнул плечом – и Игорь Саввич отлетел назад, не упав только потому, что успел ухватиться за дверцу машины.
– Бум! Бум! Бум!
Целая серия ударов обрушилась на грудь Андрея. Тело его сотрясалось, а голова, дергаясь, стукалась затылком о подушку заднего сиденья.
– Хо! – громко сказал незнакомец и перестал лупить по грудной клетке Ласковина.
– Ну-ка, отец, посторонись! – произнес он, поворачиваясь к Потмакову. И, рывком приподняв тело Андрея, бросил его животом на свое колено.
Игорь Саввич увидел, что спина Ласковина исполосована неглубокими порезами. Кровь из этих ран не шла. Очень плохо.
Звонкий шлепок, от которого отец Егорий вздрогнул. Это незнакомец с силой хлопнул ладонью по пояснице Андрея. И тут же изо рта Ласковина хлынула на асфальт вонючая жижа. Незнакомец выждал с полминуты, потом приподнял Андрея и встряхнул, как мешок, из которого вытряхивают остатки содержимого, затем вытер платком лицо Ласковина и опрокинул того обратно на сиденье.
– Надо… искусственное дыхание,– проговорил отец Егорий.
С опозданием он сообразил, что незнакомец, хотя и не совсем обычными методами, оказывает Андрею первую помощь.
– Шо такое? – резко поворачиваясь к нему, рявкнул незнакомец.– Цирк тебе тут? Сгинь с глаз моих, пока я не встал!
Отец Егорий опешил, но, как оказалось, фраза была обращена не к нему, а к мужику, с любопытством заглядывающему сбоку.
– Да я… может, помочь? – пробормотал мужик, пятясь.
– Искусственное дыхание,– напомнил отец Егорий.
Незнакомец дернул себя за ус, покосился на Потмакова.
– Может, я? – предложил Игорь Саввович.
– Стой где стоишь,– отрезал незнакомец. Но без агрессивности в голосе. И ткнул Андрея пальцем под ребро.
Эффекта не было. По крайней мере, выражение удовлетворенности исчезло с лица усатого мужчины.
Он повторил свой прием, нахмурился еще больше и довольно ловко (учитывая тесное пространство салона) перевернул Андрея на живот. Положив руки на изодранную спину Ласковина, он напрягся так, что длинное лицо побагровело, налившись кровью. Спустя примерно минуту, тяжело дыша, незнакомец опять перекинул Андрея навзничь.
– Молись Богу своему! – бросил он отцу Егорию.– Вслух молись!
«Что ж,– подумал Потмаков,– от молитвы вреда не будет!»
«Скорый в заступлении един сый, Христе…» – начал он и вдруг остановился. На язык просились другие слова, и отец Егорий не стал противиться.
«О великий угодниче Христов, страстотерпче и врачу многомилостивый Пантелеймоне! Умилосердися надо мною, грешным рабом…»
Рука незнакомца легла на солнечное сплетение Андрея. Вторая же двигалась над его грудью, мерно, вверх, вниз…
«…услыши стенание и вопль мой, умилостиви небеснаго верховнаго Врача душ и телес наших, Христа Бога нашего, да дарует ми исцеление от недуга, мя гнетущаго. Приими недостойное моление грешнейшаго паче всех человек. Посети мя благодатным посещением. Не возгнушайся…»
Незнакомец отнял руку от диафрагмы Андрея и двумя ладонями стал совершать резкие движения над телом. Словно сдавливал его через посредство невидимых поршней.
К страху своему отец Егорий увидел, как в такт этим движениям, хоть и происходят они не ближе пяди от тела, на голубоватой коже образуются слабые вмятины, как будто от физического нажима.
Игорь Саввич испугался, но голосом не дрогнул и продолжал чтение…
«…греховных язв моих, помажи их елеем милости твоея и исцели мя; да здрав сый душею и телом, остаток дней моих, благодатиею Божиею, возмогу провести в покаянии и угождении Богу и сподоблюся восприяти благий конец жития моего. Ей, угодниче Божий! Умоли Христа Бога, да предстательством твоим дарует здравие телу моему и спасение души моей. Аминь».
Незнакомец прекратил свое действо, откинулся назад, закрыл глаза.
Отец Егорий поддернул свитер, с которого до сих пор стекала вода.
– Замерз? – не открывая глаз, спросил незнакомец.
– Нет,– ответил Игорь Саввич.
Он и впрямь холода не чувствовал. Не до того.
– Садись, отец,– сказал незнакомец, открывая левую заднюю дверцу.– Поедем.
Машина тронулась.
Отец Егорий осторожно взял руку Андрея. Пульс был слабый. Но сердце билось, и слышно похрипывал воздух в груди Ласковина.
– Благодарю Тебя, Спасе наш! – с увлажненными от полноты чувств глазами прошептал отец Егорий.
Спустя много часов, после долгих целительных процедур, в кои Потмаков не вмешивался, Ласковин был упакован младенцем в шерстяные одеяла и оставлен в покое.
Сам же Игорь Саввич, в шерстяных носках и толстом узбекском халате, допивал какой-то там по счету литр травяных чаев и томился беспокойством.
– Как же вышло,– спросил он еще ранее,– что вы, Вячеслав, поспели столь вовремя?
– Так мой же ученик,– ответил Зимородинский, с усмешкой человека, коему палец в рот не клади.– Где ж мне еще быть, когда он в жмурики нацелился? Можете, отец, считать это интуицией.
Отцу Егорию шутка не по нраву пришлась, но он привык судить по делам, удержался от отповеди. А может, собственный грех смирил его? Или спасение человеческой жизни объединяет крепче, чем общие мысли?
– Устали? – спросил Потмаков.
– Есть маленько,– сознался Зимородинский.
Устал – мягко сказано. Вымотался в ноль. Зато вытянул Андрея, считай, из смертных врат. Теперь-то можно и передохнуть.
«Марише позвонить»,– напомнил себе Слава. Хоть и понимающая у него жинка, а надо не забыть погладить. Женщина для воина – великое дело. Защита и опора, если выбрал кого надобно. А не то – обуза и глупость.
– Домой не поедете? – спросил Зимородинский у отца Егория.
Игорь Саввич покачал головой.
– Тогда в детской вам постелю. На полу. Добро?
– Хорошо. А не то я могу около него подежурить,– предложил Потмаков, кивнув в сторону запеленутого Ласковина.
– Не нужно. Ему сейчас сон требуется, и он будет спать. И нам не повредит. Полночь уже.
– Я еще побуду,– сказал отец Егорий.– Помолюсь.
– Как хотите.
Потмаков Зимородинскому понравился. Главным образом потому, что тих был, в его работу не вмешивался безграмотно, как можно было ожидать, а, напротив, помогал ощутимо. Верою своей, крепостью духа, молитвой искренней. Это – как попутный ветер для умелого кормчего.
«Большой чистоты человек»,– подумал Вячеслав Михайлович и порадовался за Андрея.