Мистер Гринвич даже имел неосторожность объявить, что он проведет воскресный день так, как хочется ему, а не в качестве Трейси-Гилмора-младшего, которого Джудит повсюду таскала с собой подмышкой.

– Трейси-Гилмор-младший – это собачка Джудит, – объяснила Эффи. – Кавалер-кинг-чарльз-спаниель. Дорогущий! Ух! Только он уж помер, бедняга, от обжорства.

Демарш супруга привел миссис Гринвич в ярость. Супруги как раз дошли до реки, где, как всегда в это время, рыбаки вели оживленную торговлю. Миссис Гринвич громогласно обвинила своего мужа в жадности, скупости и скаредности. «Из-за тебя я влачу жалкое, убогое существование!» – кричала она. Мистер Гринвич пытался пойти на попятный, чтобы избежать скандала на глазах у всех.

– Но у Джудит был такой характер – уж если она покатилась с горы на саночках, то лоб бы себе расшибла об дерево, а не свернула бы. Она сняла брошь и объявила, что ей ничего не нужно от такого жадюги, как Барри. Поднялась на мост, дошла до середины – да и швырнула ее в воду! Барри говорит, когда вернулась, цвела, точно роза. Аж помолодела! Он, бедный, не знал, куда деваться от стыда. Бернис в это самое время покупала рыбу, она не даст соврать: Джудит вопила так, будто ее обокрали.

– Ваш брат, должно быть, огорчился?

– Еще бы не огорчиться, когда такие деньжищи булькнули на дно! Барри нанял ныряльщиков, но только зря потратился. Уж кто только не пытался достать… Эх!

Эффи обреченно махнула рукой.

Миссис Норидж припомнила, что и впрямь наблюдала пару месяцев назад большую суматоху у переправы. Холодная вода и сильное течение не оставили пловцам ни единого шанса.

– Вот такая она была, наша Джудит, – закончила Эффи с некоторой гордостью. – Барри только того и боится, что она к нему вернется и снова начнет хозяйничать.

Редко когда миссис Норидж бывала так недовольна собой, как уходя в тот вечер из мастерской Эффи Прист. Перепутать страх со скорбью! Барри Гринвич вовсе не желал возвращения супруги, он хотел лишь одного: чтобы прекратились ее посмертные визиты (после беседы с модисткой миссис Норидж окончательно уверилась в том, что именно так он расценил случившееся).

«Что ж, это любопытно. Если не рука мистера Гринвича вытащила чашку из буфета, то чья? И зачем?»

Бернис Росс и Мэри Плаут не слишком-то обрадовались просьбе хозяина уделить время какой-то гувернантке, но отказаться ни та, ни другая не посмели.

Кухарка оказалась краснолицей широкоплечей особой средних лет; губы ее были плотно сжаты.

Белоручек вроде миссис Норидж Бернис на дух не переносила. Учить отпрысков богатеев всяким глупостям вроде рисования? Нехитрое дело! Да и к чему малевать луг, если можно на этот самый луг выйти да глазами посмотреть? А музыка? Много ли в ней проку! Трям-блям-плям – и больше ничего. Музыкой сыт не будешь, и радости от нее никакой. Песня – дело иное. Песня утешит, когда трезвый, и развеселит, когда пьяный. Уж второе-то Бернис не раз проверяла на себе.

Деткам она дует в попу! Ха! Ты попробуй изо дня в день попотеть на кухне, завтраками-обедами-ужинами потчевать хозяев, слова доброго от них не слышать, свое недополучать, убиваться над грязной посудой, потому как они слишком скупы, чтобы нанять посудомойку, – вот тогда-то мы посмотрим, чего ты стоишь!

Всего этого Бернис, разумеется, не высказала. Но мнение о работе гувернантки явственно читалось в ее глазах.

– Вы помните тот случай, когда чашка с фиалками оказалась на столе?

– А-а, хозяйкина… – Бернис пожала плечами. – Ну да, помню, как не помнить. Хозяин поначалу думал, это я балуюсь. Впрямую он не говорил, видать, боялся, что я ему тогда крысиного яду подсыплю в пудинг. – На губах кухарки мелькнула мрачная улыбка. – Но я-то видела, что он косится на меня! Только я здесь ни при чем, хоть ты меня пытай.

Она замолчала, грызя ноготь. Миссис Норидж видела, что кухаркой овладела какая-то мысль. Наконец, метнув в гувернантку испытующий взгляд, Бернис решилась.

– Я вам вот что скажу, раз уж речь про то зашла. Цветы и чашка – это еще не все! Я кое о чем не стала трепать языком… Зачем, думаю, волновать Гринвича.

Миссис Норидж подняла брови и попросила пояснений.

– В общем, дело было так. На девятый день как похоронили миссис Гринвич стояла я у стола, лук резала, – понизив голос, начала Бернис. – Слезы из глаз текут рекой! Вот же, думаю, хозяйку так не оплакивала, как над луком рыдаю! Всякое между нами бывало, и денег она мне не доплачивала страшно сказать сколько времени, но уж говорить, что Бернис Росс не пролила над ее гробом ни слезинки, никто не посмеет! Стою, значит, заливаюсь слезами, и вдруг вижу… – Кухарка широко раскрыла глаза. – Фигура в дверях! Женщина! Я спрашиваю громко, кого это принесло. Думаю – может, родственница какая! А у самой аж похолодело на сердце. Проморгалась, глядь – а там и нет никого. Но это еще не все! Стала я эту женщину краем глаза замечать то тут, то там. А третьего дня…

Кухарка вдруг замолчала, прикусила губу и очень медленно обернулась. За спиной ее была стена, и миссис Норидж с интересом ждала, что может увидеть на ней Бернис. Убедившись, что позади никого нет, кухарка, казалось, успокоилась.

– Третьего дня вернулась я с рынка, – приглушенным голосом сказала она. – На рынок тоже мне приходится ходить. Я ж вам говорю: я у Гринвичей и за посудомойку, и за кухарку, и за мальчишку на побегушках, и за все-все-все. Вздумай хозяйка держать свой выезд, я бы у нее была и за конюха, и за кучера, и за грума. Не удивилась бы, если б и в карету меня запрягли!

Миссис Норидж попросила Бернис держаться ближе к делу.

– Куда уж ближе, когда я вернулась с рынка навьюченная, точно мул, – огрызнулась кухарка, – поставила, значит, корзины на пол, стою, дух перевожу. А в холле – зеркало в полный рост. Ну, вы видали. И вдруг гляжу я: в зеркале позади меня возникла женская фигура. Отражение, понимаете? Только на этот раз ошибиться было уж нельзя. – Бернис подалась вперед и вцепилась в запястье гувернантки ледяными пальцами. – Это была миссис Гринвич, клянусь, видела я ее, как вас сейчас вижу! Меня холодный пот прошиб! Я замерла, обернуться не смею, зубы стучат. А хозяйка покачала головой, вроде как упрекает в чем-то, и исчезла.

Миссис Норидж осторожно высвободила руку.

– Просто исчезла – и все?

– Будто сквозь землю провалилась.

– Вы рассказали об этом мистеру Гринвичу?

Бернис пренебрежительно фыркнула:

– Вот еще! Что толку понапрасну его тревожить? Уж если покойница решила к нам заявляться, ему ее не отговорить.

Миссис Норидж пристально взглянула на кухарку. Врет она – или воображение сыграло с ней шутку?

– Призрак миссис Гринвич не сказал ничего напоследок?

Кухарка задумалась.

– Если я что и слышала, то лишь топот копыт на улице, – проговорила она наконец. – А чтобы голос там или еще что – такого не было, врать не стану.

После Бернис настала очередь служанки.

Мэри Плаут испуганно таращилась на гувернантку. «Зачем еще тебя принесло, – было написано на ее кроличьем лице. – Ничего хорошего от таких, как ты, ждать не приходится».

Нет, призрака миссис Гринвич она не видала, а уж коли увидала бы, так не сидела бы тут, потому что окочурилась бы от ужаса. Хозяйка и при жизни наводила на нее страху, а после смерти и подавно. Про чашку и шали она не знает, нет, не спрашивайте, она девушка честная и ничего такого себе не позволила бы…

Тут служанка зарыдала, размазывая слезы по щекам, и миссис Норидж пришлось замолчать. Впрочем, когда Мэри поняла, что никакого впечатления на гувернантку ее слезы не производят, она быстро успокоилась.

– И цветов я не приносила, мэм, зачем бы мне приносить цветы, глупость это, с них лепестки валятся и листья! Что я, дура – работы себе подкидывать! С них нападало, а ты убирай!

– Я знаю, вы аккуратная девушка, – заверила миссис Норидж. – Может быть, вы все-таки открывали шкаф покойной миссис Гринвич? Вы могли подумать, что вашей усопшей хозяйке было бы приятно видеть шали в том виде, в котором они хранились при ней…