- К Нелке поехал? - сказал Степка. - Она живет в обратной стороне вовсе. - Он подумал и добавил: - Хороши шуточки! А с гитарой на завод не пускают.

- Его везде пропустят.

- Это молокозавод, - сказал Степка. - Там чистота и дисциплина. А ты - идиёт.

Я все-таки рассердился:

- Ну, паникер, ну, шпионских книжек начитался, но почему я идиот?

- Потому. Федька вчера выступал в совхозе, в ихнем клубе. Загулял, наверно. А ты - лапша. Начал дело - доведи его до конца.

- Вот сам и доводи до конца, - окрысился я и полез к заднему борту, чтобы спрыгнуть, но в эту секунду по кузову забарабанили камешки, машина резко прибавила скорость, - кончился город, пошло шоссе. Мы слышали, как смеются в кабине те двое, а машина летела, как реактивный самолет. Приходилось ехать дальше. Мы в два счета проскочили стадион, сейчас будет подъем, и там спрыгнем… В-з-з-з! - внезапно провизжали тормоза, машина встала, и мы ясно услышали голос гитариста:

- …Пилотируешь, как молодой бог. Будь здоров!

- Да что там! - говорил водитель. - Будь здоров!

Степка влепил кулаком себе по коленке… Здесь, на юру, из машины не вылезешь - кругом поле. Но гитарист небрежно сказал:

- А поехали со мной, механик… Здесь рядом. Покажу такое - не пожалеешь.

Степка развел и сложил ладони: ловушка, мол… Я кивнул. Мы ждали, выкатив глаза друг на друга. Удивительно был прост этот «механик»! Он только проворчал:

- Поехать, что ли… Не сядем?..

Дверца хлопнула, машина прокатилась до лесопарка и свернула на проселок.

Нас кидало в кузове, пыль клубами валила сзади под брезент. Зубы лязгали. Я чихнул в живот Степке. Но машина скоро остановилась.

- Пылища - жуть, - произнес Федин голос. - Топаем, механик?

Водитель не ответил.

- Э, парень, да ты чудак! - весело сказал Федя. - Сколько проехал, полста метров осталось… Ленишься? Езжай тогда домой.

- На «слабо» дураков ловят, - прошептал Степа.

Водитель шел неохотно, оглядывался на машину. Место было подходящее для темного дела - опушка елового питомника. Елочки здесь приземистые, но густые и растут очень тесно. Сначала скрылся за верхушками русый хохол гитариста, потом голова шофера в грязной кепке.

Мы спрыгнули в пыль, переглянулись, пошли. По междурядью, по мягкой прошлогодней хвое. Впереди, шагах в двадцати, был слышен хруст шагов и голоса.

Еловый пень

Междурядье было недлинное. Еще метров пятьдесят - и откроется круглая полянка. Туда и вел Федя таксиста, причем их аллейка попадала аккуратно в середину поляны, а наша как бы по касательной, вбок. Я было заторопился, но Степан махнул рукой, показывая: «Спокойно, без спешки!».

Эх, надо было видеть Степку! Он крался кошачьим шагом, прищурив рыжие глаза. Мы с Валеркой знали, и Сур знает, что Степка - настоящий храбрец, а что он бледнеет, так у него кожа виновата. На этом многие нарывались. Видят - побледнел, и думают, что парень струсил, и попадают на его любимый удар - свинг слева.

Значит, Степка, такой белый, что хоть считай все веснушки, и я - мы проползли последние два-три метра под еловыми лапами и заглянули на поляну.

Солнца еще не было на поляне. Пробивались так, полосочки, и прежде всего я увидел, как в этих полосах начищенными монетами сияют ранние одуванчики. Две пары ног шагали прямо по одуванчикам.

- Ну вот, друг мой механик, - говорил Федя. - Видишь ли ты пень?

- Вижу. А чего?

- Да ничего. Замечательный пень, можешь мне поверить.

- Пе-ень? - спросил шофер. - Пень, значит… Так… Пень… - Он булькнул горлом и проревел: - Ты на него смотреть меня заманил… балалайка?

- А тише, - сказал Федя. - Тише, механик. Этого пенечка вчера не было. Се ля ви.

- «Ля ви»? - визгливо передразнил шофер. - Значит, я тебя довез. А кто твою балалайку обратно понесет? - заорал он, и я быстро подался вперед, чтобы видеть не только их ноги. - И кто тебя обратно понесет?

Федя сиганул вбок, и между ним и шофером оказался тот самый пень. Шофер бросился на Федю. Нет, он хотел броситься, он пригнулся уже и вдруг охнул, поднял руки к груди и опустился в одуванчики. Все было так, как с двумя предыдущими людьми, только они удерживались на ногах, а этот упал.

Впрочем, он тут же поднялся. Спокойно так поднялся и стал вертеть головой и оглядываться. И гитарист спокойно смотрел на него, придерживая свою гитару.

Я толкнул локтем Степана. Он - меня. Мы старались не дышать.

- Это красивая местность, - проговорил шофер, как бы с трудом находя слова.

Гитарист кивнул. Шофер тоже кивнул.

- Я - Угол третий. Ты - Треугольник тринадцать? - проговорил гитарист.

Шофер тихо рассмеялся. Они и говорили очень тихо.

- Он самый, - сказал шофер. - Жолнин Петр Григорьевич.

- Знаю. И где живешь, знаю. Слушай, Треугольник… - Они снова заулыбались. - Слушай… Ты водитель. Поэтому план будет изменен. Я не успел доложить еще, но план будет изменен без сомнения…

- Развезти эти… ну, коробки, по всем объектам?

- Устанавливаю название: «посредник». План я предложу такой - отвезти «большой посредник» в центр города. Берешься?

Шофер покачал головой. Поджал губы.

- Риск чрезвычайный… Доложи, Угол три. Я - как прикажут…

Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что хвоя исколола мне подбородок.

- Меня Федором зовут, - сказал гитарист. - Улица Восстания, пять, общежитие молокозавода. Киселев Федор Аристархович.

Шофер ухмыльнулся и спросил было:

- Аристархович? - Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: - Прости меня. Эта проклятая… ну как ее… рекуперация?

- Ассимиляция, - сказал гитарист. - Читать надо больше, пить меньше. Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут.

Они оба легли на землю. Шофер захрапел, присвистывая, а Федя-гитарист подложил ладони под затылок и тоже будто заснул. Его губы и горло попали в полосу солнечного света, и мы видели, что под ними шевелятся пятна теней. Он говорил что-то с закрытым ртом, неслышно; он был зеленый, как дед Павел, когда лежал в гробу. Я зажмурился и стал отползать, и так мы отползли довольно много, потом вскочили и дали деру.

Далеко мы не убежали. У дороги, у голубого грузовика, спокойно светящего зеленым глазком, остановились и прислушались. Потони не было. Почему-то мы оба стали чесаться - хвоя налезла под рубашки или просто так, - в общем, мы боялись чесаться на открытом месте и спрятались. Рядом с машиной, за можжевельником. Эта часть лесопарка была как будто нарочно приспособлена для всяких казаков-разбойников: везде либо елки, либо сосенки, можжевельник еще, а летом потрясающе высокая трава.

- Дьявольщина! - сказал Степка. - Они видели нас… Ох как чешется.

- Они - нас? И при нас все говорили?

- Ну да, - сказал Степка. - Они понарошку. Чем нас гнать, отвязываться, они решили мартышку валять. Дьявольщина!.. Чтобы мы испугались и удрали.

- Хорошо придумано, - сказал я. - Чтобы мы удрали, а после всем растрезвонили, что шофер Жолнин - «Треугольник тринадцать». Тогда все будут знать, что он сумасшедший или шпион. Т-с-с!..

Нет, показалось. Ни шагов, ни голосов. Через дорогу, у обочины, тихо стоял грузовик. Солнце взбиралось по колесу к надписи «таксомотор».

- Да, зря удрали, выходит, - прошептал Степка.

Зря? Меня передернуло, как от холода. Все, что угодно, только не видеть, как один храпит, отвалив челюсть, а второй говорит с закрытым ртом!

- Хорош следопыт! - фыркнул Степка. - Трясешься, как щенок.

- Ты сам удрал первый!

- Ну, врешь. Я за тобой пополз. Да перестань трястись!

Я перестал. Несколько минут мы думали, машинально почесываясь.

- Пошли, - сказал Степка. - Пошли обратно.

Я посмотрел на него. Не понимает он, что ли? Эти двое нас пришибут, если попадемся. А подкрадываться, не видя противника, - самое гиблое дело.