«Хочу поговорить с вами, как с деловым человеком, — начал я. — Когда мисс Добернун сообщила мне, что собирается за вас замуж, я без ее ведома навел справки. Признаюсь, я узнал о вас много интересного».
Он открыл было рот, но я остановил его и попросил спокойно выслушать до конца. Опыт научил меня, что со всякого рода мерзавцами нужно говорить напрямую. Откровенный цинизм в разговоре позволяет им почувствовать себя в своей тарелке, мне же удается сберечь и время, и красноречие.
«Вы знаете не хуже меня, что мисс Добернун умирает, так что не стоит меня убеждать, что вы в нее влюблены. Я не допускаю и мысли о том, что вы всерьез думаете связать с ней жизнь, и я уполномочен предложить вам доход в две тысячи в год, если вы отложите свадьбу на неопределенный срок».
Он взглянул на меня, погладил свои шикарные усы и одарил коварной улыбкой.
«Вы адвокат, мистер Эддишо?» — спросил он.
«Да».
«Надо полагать, человек деловой?»
Я хотел назвать его наглецом и выскочкой, но сдержался.
«Даже если предположить, что ваши слова — правда и я не люблю Кейт Добернун и хочу жениться на ней, зная, что ей не протянуть и полгода, после чего я стану богачом, — неужели вы думаете, что я такой дурак, чтобы принять ваше предложение?»
«Не вижу в этом ничего невозможного, если учесть, что тут вы получаете деньги с гарантией. В противном же случае ваша судьба будет зависеть от завещания супруги, а она ведь может его изменить».
«Этого я не боюсь».
«Я также полагал, что вы поведете себя более или менее по-джентльменски. Ее доктор сказал, что замужество убьет ее почти мгновенно. Ваше поведение не кажется вам жестоким?»
«Я тоже деловой человек, мистер Эддишо», — ответил он.
Он разом оборвал разговор, и я понял, что принес больше вреда, чем пользы, — вскоре выяснилось, что мисс Добернун известно содержание нашего разговора. Не знаю, как именно Ральф Мейсон изложил его суть, но скорее всего представил меня в самых черных красках, а себя изобразил героем, наделенным всеми добродетелями. После смерти отца и похорон мисс Добернун два или три дня хворала и вообще не выходила из комнаты, и навещать себя позволяла только Ральфу Мейсону. Мне она послала записку.
«Одно дело, — написала она, — когда вы высказали свою точку зрения мне, я не возражала, но меня возмутила и глубоко расстроила ваша попытка отвратить от меня Ральфа. Такое вмешательство просто непозволительно. Я обращаюсь к вам уже не как к другу, а только как к поверенному и прошу немедленно подготовить мне для подписи завещание, по которому вся моя собственность после смерти переходит к Ральфу Мейсону».
Могу признаться, что я человек не самого легкого нрава, и ответил я ей довольно резко: пусть такое завещание готовит другой адвокат, а я не желаю иметь с этой историей ничего общего. В тот же вечер, не попрощавшись, я уехал в Лондон.
Через три дня я узнал от доктора Хобли, что они отбыли, хотя состояние Кейт таково, что ни о каких путешествиях не могло быть и речи. Они зарегистрировали брак в Марилебоне, на другой день пересекли Ла-Манш и отправились в Италию.
У меня оказалось много работы в связи с завещанием Роджера Добернуна. Он оставил довольно большое наследство двоюродному брату Роберту, какие-то суммы слугам и иждивенцам, так что своим состоянием он распорядился почти полностью. Акции и ценные бумаги нужно было продать, и мне пришлось вступить в переписку с миссис Мейсон, но ее ответы всегда были краткими и касались исключительно обсуждаемых дел, так что я не мог определить, больна ли она, здорова, счастлива или страдает. Я от всей души надеялся, что эти последние месяцы ее жизни протекают гладко, что муж с ней нежен или по крайней мере умело скрывает, что с нетерпением ждет ее смерти. Бедняжка, она, судя по всему, до конца сохранила иллюзию, давшую ей единственную радость за всю жизнь. Я уже не сердился на нее, а просто жалел, очень жалел.
Как-то весной секретарь доложил, что со мной желает поговорить мистер Мейсон. Я сразу понял: несчастная женщина скончалась. Он вошел. Если в деревне он щеголял в сюртуке и цилиндре, то теперь на нем были кричащий костюм в клеточку и котелок. О трауре свидетельствовал лишь черный галстук. Я ненавидел этого расфуфыренного афериста больше, чем прежде. Мне были ненавистны его молодцеватая военная выправка, ужимки приказчика, запах духов от его носового платка. В манерах его сквозила надменность, и я понял, что за все мои слова по его адресу мне придется расплачиваться: ведь теперь он эсквайр, а я так и остался скромным поверенным. Я знал, что вести дела дома Добернунов мне уже не придется, но, клянусь, никакого сожаления не испытывал. Иметь дело с человеком такого пошиба я не желал.
При его появлении я даже не поднялся.
«Доброе утро, — сказал я. — Садитесь, пожалуйста».
«Я по делу, — высокомерно ответил он. — Двадцать четвертого марта в Риме умерла моя жена, и вы являетесь ее душеприказчиком».
Я решил, что выражать соболезнование в данном случае неуместно, потому что не сомневался: этот тип упивается обретенной свободой.
«Надеюсь, вы были к ней добры», — сказал я.
«Повторяю — я пришел по делу. У меня в кармане лежит ее завещание. По моей воле его исполнителем назначены вы».
Он явно наслаждался реваншем при мысли о том, что именно я передам ему огромные владения рода Добернунов. Я молча взял завещание, очень короткое, написанное на обычном листе почтовой бумаги.
«Я, Кейт Добернун, из поместья Добернун, настоящим отменяю все составленные мной прежде завещания и распоряжения и объявляю это завещание моим последним и окончательным. Исполнителем настоящего завещания я назначаю Джеймса Эддишо, проживающего в Лондоне на Ланкастер-плсйс, дом № 103. Все мое движимое и недвижимое имущество я завещаю Ральфу Мейсону, что и свидетельствую собственноручной моею подписью. Составлено 10 сентября 1902 года.
Кейт Добернун».
Текст был написан ее рукой, ниже стояли подписи двух слуг из поместья. Я не мог поверить в такую удачу.
«Откуда вам известна форма завещания?» — спросил я.
«Я немного разбираюсь в законе», — ответил он.
«В этом я сильно сомневаюсь. — Мое сердце возбужденно забилось, но я не хотел показывать, что готов торжествовать победу. — Это единственное завещание, составленное вашей женой?»
«Да».
«Вы уверены в том, что оно — последнее?»
«Абсолютно».
«Вы обратили внимание на дату? Оно составлено за три дня до вступления в брак».
«Это завещание было написано в тот самый день, когда вы послали за мной и предложили две тысячи в год за то, чтобы я от нее отказался».
В голосе его слышалось ликование, но я ответил довольно спокойно:
«Напрасно не отказались».
«Вы так думаете?» — рассмеялся он.
«Да, потому что это завещание недействительно. Брак аннулирует все завещательные распоряжения, сделанные ранее, и этот клочок бумаги не представляет абсолютно никакой ценности».
Никогда не забуду выражения, появившегося на его лице, зеленую бледность, которая разлилась по его щекам, обесцветив даже губы. Поначалу он просто ничего не понял, столь неожиданным оказался удар.
«То есть как? — воскликнул он. — Этого не может быть».
«Обратитесь с этим завещанием к любому другому адвокату».
«Вы старый негодяй!» — вскричал он.
«Ведите себя прилично, не то я велю секретарю вышвырнуть вас вон».
Он протянул руку за завещанием, и я вернул ему бумагу. Он еще раз внимательно ее прочитал.
«Вы хотите сказать, что мне не полагается ничего?»
«Не совсем так. Ваша жена умерла, не оставив завещания. Недвижимость отходит Роберту Добернуну, наследнику по родовой линии. Вы, как ее муж, получаете движимое имущество».
«Но она хотела оставить мне все».
«Вероятно. Но факт остается фактом: вам она не оставила ничего».
«Я заберу деньги и мебель из дома. Я еду туда сейчас же».