– И то верно, ни к чему было пускаться в путь, у вас там этого добра навалом.

– Возможно. Однако думалось, что здесь проще получить милость небес теперь, когда у нас такой замечательный папа. Не мешает знать, что о нем думают те, кто, как говорится, находится по ту сторону Порты [8], – процедил сквозь зубы Стилоне Приазо.

Этими словами поэт из Неаполя попал в самое больное место всех присутствующих.

Вот уже несколько недель турецкая армия Блистательной Порты, жаждущая крови, стояла под Веной. Все воинские соединения неверных неумолимо стягивались (во всяком случае, так следовало из тех немногих сводок новостей, что достигали наших ушей) к столице Священной Римской империи и угрожали смести ее бастионы.

Христианские воины, находясь в преддверии капитуляции, сопротивлялись лишь силой веры. При нехватке оружия и довольствия, истощенные голодом и дизентерией, они к тому же были напуганы предвестниками вспышки чумы.

Никто не заблуждался: если Вена падет, армии Кара Мустафы получат свободный доступ в Европу и распространятся по ней со слепой и убийственной радостью.

Чтобы противостоять нависшей над Европой угрозе, множество прославленных государей и командующих армиями выступили единым фронтом: король Польши Ян Собеский, герцог Карл Лотарингский, князь Максимиллиан Баварский, Людвиг-Вильгельм Баденский и многие другие. Но все они были убеждены, что единственная подлинная крепость христиан – папа Иннокентий XI.

Да и то правда, немалые усилия предпринимал понтифик, укрепляя и собирая христианское воинство. И речь шла не только о политических мерах, но и финансовых средствах. Огромные суммы постоянно отправлялись из Рима: более двух миллионов экю императору, пятьсот тысяч флоринов польскому королю. Сто тысяч экю предложил на эти цели племянник Его Святейшества, его примеру последовали кардиналы. Были произведены чрезвычайные удержания в больших размерах из церковной десятины, собираемой церковью и клиром в Испании.

Священная миссия, которую безнадежно пытался исполнить понтифик, сочеталась с бесчисленными богоугодными делами, свершенными им за семь лет пребывания на престоле Святого Петра.

Семидесятидвухлетний Бенедетто Одескальки служил примером другим. Рослый, сухопарый, широколобый, с орлиным носом, грозным оком, выдающимся подбородком, усами и бородкой клинышком, он слыл аскетом.

Будучи от природы сурового и сдержанного нрава, он старательно избегая народных излияний чувств и редко появлялся в карете на римских улицах и площадях. Всем было известно, что под личные покои им были выбраны самые тесные, мало приспособленные для жилья апартаменты, в которых не поселился бы ни один другой понтифик, и что он очень редко выходил в Квиринальский и Ватиканский сады. Он был столь непритязателен в своих личных запросах и столь бережлив, что папское облачение выбирал из гардероба своих предшественников. Со дня восшествия на престол носил он все то же белое одеяние, довольно-таки поношенное, которое сменил лишь тогда, когда ему заметили, что негоже предстоятелю Христа на земле одеваться столь бедно.

В управлении церковным достоянием он также много преуспел: пополнил папскую казну, опустевшую со времен Урбана VIII [9] и Иннокентия X [10], покончил с непотизмом: едва его избрали, как он призвал к себе племянника Ливио и предупредил, что тому не бывать кардиналом, более того, вообще лучше подальше держаться от государственных дел.

И наконец он призвал свою паству соблюдать строгие правила поведения и вести возможно более скромный образ жизни. Были закрыты театры, другие места развлечений. Практически прекратили свое существование карнавалы, еще десятью годами раньше привлекавшие любителей увеселений со всей Европы. Праздники и музыкальные представления были сведены к минимуму. Женской части населения запретили слишком открытые и декольтированные на французский манер наряды. Дошло даже до того, что понтифик высылал отряды сбиров инспектировать исподнее, развешанное на окнах, с указанием конфисковать нижнее белье слишком откровенного покроя.

Благодаря таким порядкам, заведенным Иннокентием XI как в финансовой области, так и в области нравственности, он сумел набрать суммы, необходимые для борьбы с турками, и оказать неоценимую помощь христианским армиям.

И вот в войне наступил решающий час. Весь христианский мир знал, чего ему ждать от Вены: пан или пропал.

Простой люд находился в тревожном ожидании: стоило заняться заре, все взоры обращались на восток, вопрошая, что несет с собой новый день, не орды ли кровожадных янычар.

Еще в июле понтифик заявил о своем намерении провозгласить день всеобщего молебна и всем миром испросить помощи от Бога и собрать средства на войну. Он торжественно призвал светские и религиозные круги обратиться к молитве, повелел устроить грандиозную процессию с участием лиц папской Курии. А в середине августа заказал во всех храмах Рима колокольный благовест.

И наконец в начале сентября в соборе Святого Петра со всей торжественностью, под музыку, отслужили молебен. При огромном скопления народа притч торжественно исполнил мессу contra paganos [11], самолично выбранную Его Святейшеством.

Вот отчего словесное пререкание между иезуитом и поэтом напомнило всем об ужасе, проникающем во все уголки Рима наподобие вышедшей из своего русла подземной реки.

Ответ Стилоне Приазо подлил масла в огонь. Круглое лицо отца Робледы, этого холерика, и без того уже натерпевшегося страху, насупилось и стало подергиваться. Второй подбородок так и заходил ходуном.

– Неужто здесь есть кто-то, выступающий на стороне турок? – зашипел он, давясь словами.

Все присутствующие как по команде повернулись к поэту, который мог сойти для бдительного ока за эмиссара Порты: темная кожа лица в рябинах, глазки-угольки – ни дать ни взять разгневанная сова. Всем своим чернявым обликом он напоминал тех разбойников с всклокоченными волосами, которых, увы, нередко встретишь на дороге, ведущей в Неаполитанское королевство. Однако Стилоне Приазо не успел ответить: Капитан продолжил перекличку:

– Господин де Муре, француз, и господин Помпео Дульчи-бени из Фермо, а также Робер Девизе, французский музыкант.

Мой хозяин г-н Пеллегрино поспешил уточнить, что первый из названных господ и был тем самым старым французом, поселившимся в «Оруженосце» в конце июля, что ныне преставился. Он также добавил, что, по всему видать, это был знатный господин, чье здоровье оставляло желать лучшего, и прибыл он в сопровождении двух других господ – Девизе и Дуль-чибени: почти слепому, ему было не обойтись без провожатых. О г-не Муре мало что было известно: с первого дня своего пребывания у нас он заявил, что по причине чрезвычайного утомления просит доставлять ему пищу в комнату, которую почти не покидал, разве что ради краткой прогулки в окрестностях постоялого двора. Капитан занес все эти сведения на бумагу.

– Невероятно, господа, чтобы его унесла чума! У него были такие превосходные манеры, он так изысканно одевался. Следует отнести его кончину на счет старости, и дело с концом, – завершил свой рассказ о новопреставленном Пеллегрино.

У него развязался язык, и он вступил в переговоры со стражами порядка. Задушевный тон, столь несвойственный для него, все же порой давал неплохие результаты. Надобно заметить, хозяин мой отличался благородством осанки и черт лица – высокого роста, тонкокостный, сутуловатый, с изящными руками, легкий на подъем в свои пятьдесят лет, с белыми мягкими волосами, стянутыми на затылке лентой, и томным взором. Но, увы, он был жертвой своего гневливого, взрывного темперамента, и чаще всего его речь представляла собой поток брани. Только близкая опасность мешала ему на этот раз отдаться присущей ему склонности сквернословить.