Наблюдая, как Клементина с запинками произносит свою бессмысленную речь в этом тесном помещении с видом на торговый центр и парковку, вместо того чтобы играть в притихшем концертном зале с высокими сводами, Эрика испытывала то же постыдное удовлетворение, что при виде кинозвезды без макияжа в дрянной лавке. «В конце концов, не такая уж ты особенная».

– Итак, в тот день там было шестеро взрослых. – Клементина откашлялась и качнулась взад-вперед. – Шестеро взрослых и трое детей.

И одна брехливая собака, подумала Эрика. Гав-гав-гав.

– Как я уже сказала, мы мало знали хозяев, но время проводили прекрасно.

Это ты прекрасно проводила время, подумала Эрика. Ты.

Она вспомнила, как чистый, словно колокольчик, смех Клементины вспыхивал и замирал в унисон с приглушенными смешками Вида. Видела, как из плотной тени проступали лица людей с темными провалами глаз и блеском белых зубов.

Вечером на том нелепом заднем дворе долго не зажигались уличные фонари.

– Помню, в какой-то момент зазвучала музыка. – Клементина опустила взгляд на пюпитр перед собой, потом вновь подняла глаза, словно увидела что-то далеко на горизонте. У нее был задумчивый взгляд. Она больше не походила на мамочку из предместья. – «Пробуждение» французского композитора Габриэля Форе. – Разумеется, она произнесла фамилию на правильный французский лад. – Прекрасное музыкальное произведение. В нем звучит такая изысканная скорбь.

Она умолкла. Почувствовала ли она шевеление в рядах, смущение аудитории? Для этой аудитории «изысканная скорбь» была неподходящим выражением, с большой претензией на понимание искусства. «Клементина, радость моя, мы слишком обыкновенные, чтобы понять твои утонченные отсылки к французским композиторам». Как бы то ни было, в тот вечер играли также «November Rain» в исполнении «Ганс энд Роузес». Не так уж претенциозно.

Разве исполнение «November Rain» не было каким-то образом связано с признанием Тиффани? Или это было раньше? Когда в точности Тиффани поделилась своим секретом? Произошло ли это в тот момент, когда на вечеринке все вдруг завертелось быстрее и мы как будто летели с американских горок?

– Мы пили алкоголь, – сказала Клементина. – Но никто не напился. Были немного навеселе.

Она встретилась взглядом с Эрикой, как будто все это время знала, где та сидит, но избегала смотреть на нее, а в какой-то момент решилась. В ответ Эрика попыталась улыбнуться, как подруга, ближайшая подруга Клементины, крестная мать ее детей. Но лицо застыло, словно Эрику разбил паралич.

– Как бы то ни было, наступил вечер, мы собирались приступить к десерту, и все смеялись. – Клементина перевела взгляд с лица Эрики на кого-то в переднем ряду, и Эрике стало обидно, как будто ею пренебрегли. – Над чем смеялись, не помню.

У Эрики слегка закружилась голова, и комната вдруг показалась ей невыносимо душной.

Возникло непреодолимое желание выбраться отсюда. Ну вот, подумала она. Вечная история. «Бей или беги». Возбуждение ее симпатической нервной системы. Нарушение биохимии мозга. Вот в чем дело. Все совершенно естественно. Детская травма. Она перечитала всю литературу по вопросу. Она в точности знала, что с ней происходит, но от знания толку не было. Организм, предавая ее, поступал по-своему. Бешено колотилось сердце. Дрожали руки. Она ощущала запах детства – густой, настоящий: влага, плесень и стыд.

«Не сопротивляйтесь панике, – говорила ей психолог. – Примите ее. Парите в ней».

У нее был исключительный психолог, но, бога ради, разве можно парить, когда не хватает места, пространства – вверху, внизу, когда и шага нельзя ступить, не почувствовав под ногами гниющую рыхлую пакость?

Она встала, одергивая юбку, прилипшую к ногам. Малый со штрихкодом бросил на нее взгляд через плечо. Участливое выражение его глаз слегка удивило ее, подобно тому как могли бы привести в замешательство умные глаза обезьяны.

– Извините, – прошептала Эрика. – Мне надо…

Указав на часы, она боком протиснулась мимо него, стараясь не задеть пиджаком его затылок.

Когда она дошла до конца комнаты, Клементина произнесла:

– Помню, был момент, когда моя подруга выкрикнула мое имя. Очень громко. Никогда не забуду этого крика.

Не оборачиваясь и положив ладонь на ручку двери, Эрика остановилась. Вероятно, Клементина наклонилась к микрофону, потому что ее голос неожиданно заполнил помещение.

– Она закричала: «Клементина!»

Клементина всегда прекрасно подражала другим людям. Ее музыкальный слух точно улавливал интонации человеческих голосов. Эрика различила в одном этом слове неподдельный ужас и пронзительную настойчивость: «Клементина!»

Она знала, что была той самой подругой, которая выкрикнула на вечеринке имя Клементины, но не помнила этого. На месте этого воспоминания висела белая пустота. И если уж она не может вспомнить такой момент, значит это говорит о проблеме, аномалии, несообразности – весьма значительной и тревожной несообразности. Приступ паники усилился и едва не сбил ее с ног. Она нажала на ручку двери и, пошатываясь, вышла под неослабевающий дождь.

Глава 2

– Были на собрании? – спросил Эрику таксист по дороге в город.

Он отечески улыбнулся ей в зеркало заднего вида, словно умиляясь деловому облику современной женщины, этому официальному костюму.

– Да, – ответила Эрика, яростно стряхивая воду с зонта на пол такси. – Следите за дорогой.

– Слушаюсь, мэм! – Таксист шутливо прикоснулся двумя пальцами ко лбу.

– Дождь, – смущенно проговорила Эрика и указала на дождевые капли, бешено колотящиеся в лобовое стекло. – Дороги скользкие.

– Только что отвозил в аэропорт одного гусака, – сказал водитель.

Он умолк, пока перестраивался на соседнюю полосу. Одну мясистую руку он держал на руле, а другой провел по спинке кресла, отчего в воображении Эрики возник большой белый гусак на заднем сиденье.

– Он считает, все эти дожди вызваны климатическими изменениями. Я сказал ему: мужик, климатические изменения здесь ни при чем. Это Ла-Нинья! Знаете про Ла-Нинья? Эль-Ниньо и Ла-Нинья? Природные явления! Происходят уже тысячи лет.

– Верно, – откликнулась Эрика.

Жаль, что с ней нет Оливера. Он взял бы разговор на себя. Почему водители такси так упорствуют в просвещении пассажиров?

– Угу. Ла-Нинья, – повторил таксист почти с мексиканской интонацией. Ему явно нравилось произносить «Ла-Нинья». – Значит, мы побили рекорд, а? Самый долгий период непрерывных дождей в Сиднее с тысяча девятьсот тридцать второго. Ура, ура!

– Да, – подтвердила Эрика. – Ура.

Это был 1931 год, у нее хорошая память на числа, но поправлять его не имело смысла.

– На самом деле это был тысяча девятьсот тридцать первый, – сказала она.

Ничего не могла с собой поделать – такой уж характер. И она это понимала.

– Ага, точно, тысяча девятьсот тридцать первый, – согласился таксист. – Перед тем было двадцать четыре дня в тысяча восемьсот девяносто третьем. Двадцать четыре дождливых дня подряд! Будем надеяться, что не побьем этот рекорд, да? Или считаете, что побьем?

– Будем надеяться, что нет.

Эрика провела пальцем по лбу. Пот или дождевые капли?

Ожидая такси на улице под дождем, она успокоилась. Дыхание пришло в норму, но живот по-прежнему крутило. Она ощущала упадок сил, как будто пробежала марафон.

Достав телефон, она написала сообщение Клементине.

Потом изменила «потрясающе» на «здорово». Потрясающе – это уж чересчур. К тому же неточно. И нажала на кнопку «отослать».

Не стоило выкраивать драгоценное время из рабочего дня, чтобы послушать Клементину. Она приехала только для того, чтобы поддержать подругу и привести в порядок собственные мысли по поводу случившегося. Воспоминания о том дне представлялись ей пленкой старого фильма, из которого кто-то вырезал определенные кадры. Даже не кадры целиком, а их обрывки. Узкие временные обрывки. Ей просто хотелось заполнить эти провалы, чтобы не надо было признаваться кому-то, что она не помнит всего.