— Сейчас неуместно говорить громкие слова, — произнес настройщик. — Однако, если я не знаю, что делать дальше, стараюсь всегда следовать одному правилу.

— Правилу?

— Если поставлен перед выбором: бесформенный предмет или предмет с формой, — выбирай бесформенный. Это и есть мое правило. Когда я натыкался на стену, всегда ему следовал, и если не спешил с выводами, это всегда приводило к хорошим результатам. Даже если в тот момент было тяжко.

— Вы сами его придумали?

— Да, — ответил он, уставившись в приборную панель «пежо», — это эмпирика.

— Если поставлен перед выбором: бесформенный предмет или предмет с формой, — выбирай бесформенный, — повторила она.

— Именно.

На мгновенье женщина задумалась.

— Пусть даже так, но я сейчас ничего понять не могу. В чем есть форма, а в чем ее нет.

— Может быть. Но, скорее всего, где-то выбор делать придется.

— Вы так считаете? Он легко кивнул.

— У такого гей-ветерана, как я, много разных особенных способностей.

Она засмеялась:

— Спасибо.

Опять повисла долгая пауза, но в ней уже не было густого удушья, как прежде.

— Прощайте. И спасибо вам за все. Хорошо, что я с вами встретилась и смогла вот так поговорить. Кажется, вы придали мне уверенности.

Он улыбнулся и пожал ей руку.

— Будьте здоровы.

Он проводил взглядом удаляющийся голубой «пежо», напоследок помахал рукой зеркалу заднего вида и не спеша побрел к своей «хонде».

Весь следующий вторник лил дождь. Женщина в кафе не появилась. Настройщик молча почитал книгу до часу дня и поехал обратно.

Он решил в тот день не ходить в спортзал. Настроения разминаться не было. Так и не пообедав, сразу вернулся домой. Развалившись на диване, он слушал баллады Шопена в исполнении Артура Рубинштейна. Стоило закрыть глаза — и перед ним плыло лицо невысокой женщины за рулем «пежо», в пальцах воскресало прикосновение к ее волосам, отчетливо вспоминалась темная родинка на мочке уха. Прошло время, образы исчезли, но форма родинки осталась отчетливой. Открыты ли, закрыты ли глаза — там все равно всплывала эта маленькая черная точка и, словно пропущенный знак препинания, тихо, но неумолимо бередила ему душу.

Около трех он решил позвонить сестре. С их последнего разговора прошло немало лет. Интересно сколько. Десять? Выходит, такое долгое у них отчуждение? Когда разговоры о свадьбе повисли в воздухе, на нервах они наговорили друг другу такого, чего не должны были говорить. Это и стало одной из причин. Другая же заключалась в том, что он не пришелся по нраву человеку, за которого сестра вышла замуж. Тот был надменным снобом и считал иную сексуальную ориентацию чуть ли не инфекционным заболеванием. Мой знакомый предпочитал бы держаться от него подальше.

После долгих сомнений с трубкой в руках настройщик все же набрал номер полностью. После дюжины долгих гудков отчаялся было — и при этом у него как-то отлегло от сердца — и уже собирался положить трубку, но тут сестра ответила. Таким родным голосом. Сообразив, что это он, замолчала — и на том конце провода повисла пауза.

— Что произошло? Зачем позвонил? — безразлично спросила она.

— Не знаю, — честно признался настройщик. — Просто мне показалось, что надо. Как-то мне за тебя тревожно.

Опять тишина. Долгая. «Видимо, она по-прежнему на меня сердится», — подумал он.

— В принципе, никаких дел у меня нет. Хорошо, если ты жива-здорова.

— Подожди, — вымолвила она. По ее голосу он понял: сестра беззвучно плакала с трубкой в руках. — Извини, ты бы не мог немного подождать?

Опять повисла тишина. Все это время он прижимал трубку к уху. Но там не было слышно ничего. Ни единого признака жизни. Затем сестра сказала:

— У тебя сейчас есть время?

— Есть. Сегодня выходной.

— Ничего, если я к тебе приеду?

— Приезжай. Встречу на станции.

Через час он подобрал сестру на станции и отвез к себе. После десяти лет разлуки ни он, ни она не могли не увидеть, что оба постарели. Годы брали свое. И внешний облик, как в зеркале, отражал эти перемены. Сестра оставалась стройна, стильна и выглядела лет на пять моложе своего возраста. Но во впалости щек угадывалась уже не такая строгость, как прежде. Пронзительные черные глаза слегка потускнели. Настройщик тоже держался моложе своих лет, но и при первом взгляде было видно, как отступают края его шевелюры. В машине брат и сестра от неловкости обменивались банальными фразами: как работа, здоровы ли дети. Вести об общих знакомых, родителях. Когда вошли в квартиру, настройщик поставил чайник на кухне.

— До сих пор играешь? — спросила она, увидев инструмент в гостиной.

— Как хобби. И только легкие мелодии. Если посложнее, пальцы уже не бегают.

Она открыла крышку фортепиано и опустила пальцы на стертые клавиши.

— Думала, ты со временем станешь великим пианистом.

— Музыкальный мир — могила вундеркиндов, — сказал он, засыпая зерна в кофемолку. — Разумеется, мне было очень жаль. Даже не мечтать стать пианистом. Само собой, расстроился. Казалось, все накопленное пошло прахом. Даже захотелось как-то раствориться в чем-нибудь. Но, если задуматься, слух у меня чутче пальцев. Исполнителей лучше меня — хоть отбавляй, а вот такой острый слух еще надо поискать. Я это понял почти сразу, как поступил в консерваторию. Вот и подумал: чем становиться второсортным пианистом, мне же будет лучше стать первоклассным настройщиком.

Он достал из холодильника сливки для кофе, перелил их в фарфоровый кувшинчик.

— И странное дело. Решив стать настройщиком, я, наоборот, стал с удовольствием играть на пианино. Ведь с детских лет я изо всех сил учился играть. Мне по-своему было интересно прибавлять в мастерстве, повторяя упражнения снова и снова. Но при этом я не помню, чтобы хоть раз играл на пианино с удовольствием. Я лишь садился за клавиши, чтобы одолеть сложный пассаж. Чтоб играть без ошибок, в пальцах не путаться, восхищать людей. Но вот расставшись с мыслью о карьере пианиста, я наконец постиг радость исполнения музыки. Оказывается, музыка — прекрасна. Казалось, у меня гора с плеч свалилась. Но пока я нес эту ношу, никак ее не ощущал.

— Ты ни разу не говорил мне об этом.

— Разве?

Сестра молча покачала головой. «Может, и так, — подумал он. — Может, действительно не говорил. По крайней мере так».

— То же самое было, когда я обнаружил, что гей, — продолжал он. — Я сразу разрешил несколько внутренних сомнений, которые никак не мог уравновесить. «Вот оно как!.. Так вот по какой причине!..» И мне стало намного легче. Будто вдруг растаял туман и проступил пейзаж. После того как я расстался с мечтой стать пианистом и признался в собственной гомосексуальности, окружающие, пожалуй, во мне разочаровались. Однако я хочу, чтобы они поняли: сделав это, я наконец-то смог вернуться к собственному «я». К естественной форме себя.

Он поставил перед сестрой кофейную чашку. Сам сел рядом на диван с кружкой в руке.

— Пожалуй, мне следовало получше разобраться в тебе, — сказала сестра. — Но перед этим было бы неплохо, если ты бы нам все объяснил. Рассказал как на духу. Что ты думал в то время…

— Да не хотел я никому ничего объяснять, — перебил ее настройщик. — Хотел, чтобы меня поняли безо всяких объяснений. Особенно ты. Моя сестра.

Она молчала. Сказал он:

— В ту пору я нисколько не думал о настроении окружавших меня людей. Мне просто было не до того.

От воспоминаний голос его дрогнул. Хотелось расплакаться, но он сдержался. И продолжил:

— Моя жизнь как-то вдруг перевернулась вверх дном. Я едва цеплялся, чтобы меня не столкнуло с подножки. Очень боялся. Было жутко. Какие тут объяснения? Казалось, я лечу в пропасть. Поэтому я просто хотел, чтобы меня поняли. И крепко обняли. Без каких-либо доводов и объяснений. Но никто…

Сестра закрыла руками лицо. Ее плечи дрогнули, она бесшумно зарыдала. Настройщик нежно опустил руку ей на плечо.

— Прости, — сказала она.

— Ладно, чего уж там, — ответил он. Налил в кофе сливки, размешал и медленно, чтобы успокоиться, стал пить. — Незачем плакать. Я тоже был хорош.