Прежде чем мы расстанемся, дорогой господин Рункель, во избежание превратного толкования Вами моей попытки, — а в Вашем благоприятном мнении для меня заключается всё, — я хотел бы сделать ещё некоторые разъяснения. Они касаются характера, формы, тона и стиля лежащих перед вами рассказов. В народных сказках перед нами предстаёт мир, создаваемый силой воображения в той мере, в какой позволяет истина. Герои этих сказок различны, в зависимости от времени действия, присущих ему обычаев и, прежде всего, мифологических представлений о потусторонних силах, питающих фантазию каждого народа. Однако, мне думается, национальный характер в них раскрывается точно так же, как и в произведениях народного ремесленного искусства. Так, богатство сюжета, роскошь и изобилие диковинных украшений характерны для восточных тканей и рассказов; лёгкость мысли и изящество формы присущи французской фантастике и одежде; глубина замысла и точность композиции отличают немецкие машины и поэтические произведения.

Было бы ошибкой считать, что народные сказки нужны одним лишь детям и что все они должны подстраиваться под детский тон «Сказок моей матери Гусыни.» [9] Дело в том, что народ, как Вы хорошо знаете, состоит не только из детей, но и из взрослых, и в повседневной жизни с последними говорят иным языком, чем с первыми. Хотя по профессии и роду службы Вы вовсе не органист, как ошибочно указано в геттингенском карманном календаре, я знаю однако, какое большое значение Вы придаёте верности звучания органа. Поэтому Вам нетрудно заметить, что тон рассказов я старался, насколько это было возможным, приспособить к смешанному обществу, состоящему как из больших, так и маленьких читателей. Я был бы рад угодить Вам, дорогой господин Рункель. Если же мне это не удалось, — очень сожалею. Тем не менее, я надеюсь, Вы получили бы правильное представление об этих рассказах, если бы представили себе рассказчика музыкантом, который ведёт деревенскую мелодию генерал-басом с хорошим инструментальным сопровождением.

Впрочем, ни одна из этих сказок не является моим собственным сочинением или произведением иностранного автора. Как мне известно, все они отечественного происхождения. На протяжении многих поколений, из уст в уста передавались они от прадедов к внукам и их потомкам. Суть сказок не изменилась со временем. Их не подвергли переплавке, как некогда французские золотые монеты, на которых часто оказывалось изображение Людовика ХV в странном сочетании с париком или носом его прадеда. Однако автор позволил себе действие этих рассказов, относящихся к неопределённому моменту времени, перенести во времена и места, подходящие к их содержанию. В совершенно неизменённом виде они выглядели бы хуже. Но удалась ли мне обработка этой сырой массы так же, как моему соседу-скульптору, [10] искусно, с помощью резца и молотка высекающему из неподатливой мраморной глыбы, бывшей прежде обыкновенным камнем для кладки стен, то бога, то полубога или гения, красующихся нынче в музее, решать Вам, дорогой господин Рункель.

Написано в июне (роземюнде) 1782 года

РЕЙНАЛЬД ВУНДЕРКИНД

Книга первая

Один очень богатый граф промотал всё своё состояние. Было время — жил он по-королевски. Кто бы к нему ни заходил, будь то рыцарь или оруженосец, в честь каждого гостя он устраивал великолепный банкет, длившийся обычно три дня, и все уходили от него навеселе. Граф любил проводить время за игрой в шашки или кости; при дворе он держал многочисленный штат слуг — златокудрых пажей, скороходов и гайдуков [11] в роскошных ливреях, а его конюшни и псарни были полны лошадей и охотничьих собак. Непомерные расходы постепенно истощили казну графа. Один за другим, заложил он свои города, продал все драгоценности и серебряную посуду, уволил слуг и пристрелил собак. От былого великолепия у него остались лишь старый лесной замок, добродетельная супруга да три прелестные дочери. В этом замке он и стал жить, покинутый всем миром.

Графине самой пришлось вести хозяйство и заботиться о питании семьи, что было не простым делом: она не очень-то разбиралась в тонкостях кулинарного искусства и ничего, кроме варёного картофеля, готовить не умела. Эта скудная однообразная еда в конце концов надоела графу. Он стал мрачным и угрюмым, а его проклятия то и дело эхом разносились по опустевшему просторному замку.

В одно прекрасное летнее утро взял он охотничье копьё и отправился в лес подбить дичь, чтобы было из чего приготовить вкусный обед. Про этот лес говорили, будто в нём нечисто: бывали случаи, когда странники сбивались с пути и навсегда оставались там, задушенные злыми гномами, либо растерзанные диким зверем. Граф не верил этим басням и не боялся тёмных сил. Он шёл, уверенно продираясь сквозь лесные дебри и заросли кустарника, то поднимаясь в гору, то спускаясь в долину, но добыча словно избегала его. Утомлённый, он присел под высоким дубом, достал из охотничьей сумки несколько варёных картофелин, немного соли и собрался было пообедать, как вдруг… Подняв голову, он увидел огромного свирепого медведя, который шёл прямо на него. Бедняга задрожал от страха. Бежать было поздно, а охотничье снаряжение графа совсем не годилось для медвежьей охоты. В отчаянии, он схватил копьё, и в этот миг чудовище, разинув свою страшную пасть, злобно прорычало:

— Разбойник! Ты посягнул на моё медовое дерево! За эту дерзость ты поплатишься жизнью!

— Ах простите меня, господин Медведь, — взмолился граф, — но я честный рыцарь и вовсе не собирался лакомиться вашим мёдом. У меня есть с собой немного еды… Не угодно ли вам быть моим гостем и отведать моего домашнего обеда?

Он протянул медведю наполненную картофелем охотничью шляпу, но тот пренебрёг угощением и недовольно прохрипел:

— Несчастный, не хочешь ли ты откупиться такой ценой? Обещай сейчас же отдать мне в жёны твою старшую дочь Вульфильду, нето я тебя съем!

Нужда не знает закона. Со страху граф, пожалуй, готов был пообещать этому ловеласу всех своих дочерей и супругу в придачу, если бы только тот потребовал.

— Она будет вашей, господин Медведь, — сказал, приходя в себя, граф, — но при условии, что вы сами приедете за невестой и выкупите её, как велит обычай нашей страны, — набравшись смелости схитрил он.

— Пусть будет так, по рукам! — и медведь протянул ему свою грубую лапу. — Через семь дней я выкуплю свою невесту за три пуда золота и увезу к себе.

— Идёт, — сказал граф. — Слово чести!

После этого они мирно разошлись: медведь потрусил к себе в берлогу, а незадачливый охотник выбрался из страшного леса и уже при мерцании звёзд добрался до лесного замка.

Надо заметить, что медведь, который может говорить и поступать разумно, как человек, конечно, не настоящий медведь, а заколдованный. Граф это хорошо понял и решил перехитрить лохматого зятя, устроив всё в своём крепком замке так, чтобы тот, придя в условленный час за невестой, не смог туда проникнуть.

«Хотя этот заколдованный медведь и обладает даром речи и разумом, — думал про себя граф, — он все равно остаётся медведем. Ведь не может же он летать, как птица, проскальзывать сквозь игольное ушко или, как ночной призрак, проникать в запертую комнату через замочную скважину».

На следующий день он рассказал жене и дочерям о приключении в лесу. Вульфильда, услышав, что она должна выйти замуж за отвратительного медведя, лишилась чувств; мать, ломая руки, принялась громко голосить, а сёстры, от страха и горя, залились слезами. Отец вышел из дому, осмотрел стены и ров вокруг замка, обследовал, крепко ли заперты железные ворота, поднял мост и замаскировал все подходы к нему. Затем поднялся на башню и там, на самом верху, осмотрел потайную каморку. Туда и запер он старшую дочь. Распустив свои шелковистые волосы, она горько рыдала, не в силах сдержать слезы, струившиеся из её ясных, небесно-голубых глаз.