Позже, когда я в туалете всё того же детсада дернул одного из своих наивных сотоварищей за свежеобрезанный член, маму попросили заняться моим воспитанием на дому. На её причитания и риторические возгласы «Ну, зачем, сыночка?!» я мог ответить только правду – я никогда не видел члена с яркими большими пятнами зелёнки, и мне было любопытно. Я же не знал, что это больно, а то бы непременно дёрнул ещё раз. Моя детская жестокость не знала предела в неистребимом исследовательском азарте. И эта жестокость была чистой и незлой. Хотите верьте, хотите нет, я не желал никому зла, я просто не понимал многих вещей. Как не понимаю многого до сих пор. Продолжая причинять боль и зачастую невольно наслаждаясь этим, даже не отдавая себе отчёта в том, что делаю. Однако, постепенно во мне поселилась навязчивая мысль, что многое я делаю не так, и большинство моих желаний постыдны, недопустимы, неприемлемы, ненормальны. Если от них невозможно избавиться, их нужно скрыть. Вот только помнить об этом постоянно слишком трудно.

- Артур! Да что же это за ребёнок такой?! Куда ты несёшься, бес безрогий?! Немедленно вернись в дом! Мы сейчас обедать будем! Вернись, оглоед!

- Ма, я недолго! – грязные пятки мелькают, выпирая из открытых сандалий, которые мальчишка слишком быстро перерос.

Несут быстрые ноги по пыльным дорожкам, по траве, через соседские заборы, к зелёным водам вовсю цветущей речки. К друзьям, дожидающимся отцовскую коробочку с крючками. Когда-то им бережно припрятанную, а теперь задорно позвякивающую в кармане шорт сынишки. За это, конечно, влетит, но потом, позже. Тому, другому, завтрашнему Артуру.

Мать никогда не умела быть по-настоящему строгой, её ворчание не воспринималось мной всерьёз, если не переходило в истерику. Вот тогда мне доставалось по полной программе, до синяков и ссадин от первого, что подвернулось под руку, до оглушающего шума в ушах от её крика. Я боялся её в такие моменты вулканических срывов, как боятся стихию. От того, что не понимал. От того, что такая мама никак не укладывалась в радужную картинку уже тогда выдуманного мной мира. 

- Это не ребёнок, это демон какой-то, - усталый вздох сквозь приглушенное платком всхлипывание. На тихой ночной кухне только мать Артура и его бабушка. – Что я не так делаю? В чем я ошиблась?

- Погоди огород городить, он тебе ещё не такую тыкву под задом вырастит. Терпения набирайся. Видишь ведь, в кого пошёл-то?

- Да вижу, - понимающий взмах платком и новый всхлип. – Демон и есть… А о Мишке то известно что?

- Окстись, на голову болезная, - короткий удар ладонью по столешнице. – О муже переживай. Не терпится снова в оборот к этому пройдохе чумазому попасть? Мало я тебя лупила по молодости. А теперь уж жопу отрастила такую, что коромыслом не перешибёшь.

- Ой, страшно мне за Артура, - сдавленное рыдание в голосе. – Кем вырастет, а? Ведь совсем без царя в голове.

- Кем растить станем, тем и вырастет, - твердый голос властной женщины не оставлял шанса возразить ей.

Всё своё детство я провел в почти непрерывном сексуальном возбуждении, и способы самоудовлетворения становились всё более виртуозными, хотя поначалу меня больше увлекало само состояние индуктивного тонуса. Возможно, именно поэтому к моменту становления сексуальности, направленной вовне, я уже изрядно перегорел. И не сразу активно включился в общую азартную игру во взросление.

У меня были определённые сомнения в том, что кому-то можно доверить собственное удовольствие, и этот кто-то справится лучше меня самого. Где-то внутри жил червячок, незаметно для всех точивший мою уверенность в себе, нашёптывающий мне, что я порочный и очень нехороший. Не думаю, что этот червяк издох, скорее с возрастом он перерос в упитанного удава. Но наружу я его не выпускал никогда.

Природа щедро одарила меня привлекательным лицом ангела, внешней раскрепощённостью и общительностью. Я легко шёл на контакт, и так же легко забывал через день только что приобретённых знакомых, попросту переключаясь на что-то более новое и непознанное. Для меня это был период поверхностного прощупывания окружающего мира, и мне пока не были интересны его глубины.

- А я тебе нравлюсь хоть чуточку? – тёплый шепот у самых губ и детский запах дыхания.

Щекотная прядь, выбившаяся из тонкой косички, невесомо касается шеи Артура, но он боится сделать лишнее движение, спугнуть, обидеть. Он и так уже до дрожи в коленях боится показать настоящее отношение к её неинтересному несмелому поцелую в гладкую мальчишескую щёку, пока лишённую даже нежного пушка.

- Да…

- Давай встречаться?

- Если хочешь…

Девочки, девушки, женщины. Сколько их было и, по сути, не было ни одной. Были, потому что так принято, потому что так должно быть, потому что так можно выглядеть не слишком странным. Потому что сначала я пытался через вас реализовать всё то, что мучало меня всю жизнь. Найти то, о чем сам до сих пор имею лишь смутное представление. Мне было интересно с вами говорить и проводить время. Мне было страшно оказаться с вами наедине, а тем более в постели. Поначалу. А потом это стало немного скучным. Простите меня за это. За все дурацкие шутки, отпущенные сразу после секса. Я лишь пытался скрыть неловкость от собственной неудовлетворённости. Меня радовало только то, что у меня получалось. И получалось, без ложной скромности, неплохо. Сама возможность подарить кому-то максимально концентрированное или тягуче выверенное удовольствие была для меня много большим, чем возможность получить его самому. Я заигрался. 

- Я думала, ты не такой! – слезы, перемешанные с синими разводами туши. – Я думала, что ты меня любишь…

- Я не говорил ничего подобного. Прости, если заставил так думать, - искреннее раскаяние на лице, комок нетерпеливого томления под ребрами. Финальная сцена этого фантасмагорического жизненного спектакля про абсурдно романтических героев. Ожидающий в буфете запотевший фужер манит больше, чем наскучившее действо.

- Прости?! Что мне с твоих извинений? Я хочу быть с тобой. Объясни мне, что я делаю не так? Почему ты меня бросаешь? Нам же хорошо было… Мы так смотримся вместе, - проманикюренная лапка втирает некрасивые разводы в нежную кожу лица.

- Я не хочу ничего объяснять. Ни мне, ни тебе это не доставит удовольствия. И уж точно ничего не изменит. И покончим с этим. Прошу тебя, просто не звони больше, - легкий хлопок двери, пустой коридор, поднимающееся изнутри, раздражающее до бешенства, чувство вины.

Побег из почти захлопнувшейся ловушки нескончаемых обязательств.

Она отравилась таблетками. Театрально, с эффектным появлением на сцене в роскошном красном пеньюаре, в окружении лепестков от последнего подаренного мной букета. Даже в милиции быстро признали, что умирать она вовсе не собиралась, просто не смогла предугадать всех случайностей. 

Видимо, по её плану прекрасную умирающую принцессу должны были обнаружить родители и немедленно спасти своё чадо. Но отец заехал по дороге с работы за матерью, а на проспекте они встали в неожиданной пробке из-за аварии. Да и принятая девушкой по незнанию доза снотворного едва ли оставляла хоть один шанс выжить. Если это был способ наказать или вернуть меня, то крайне неудачный. 

Я не испытываю сожалений о потере бывшей «возлюбленной». Я даже не помню её имени. Единственными пострадавшими в этой истории стали её родители. И их мне всегда было непритворно жаль.

Я очень долго полагал себя бисексуалом. Я уступал себе по капле. Самообман, как он есть. Сначала мне казалось, что секс с парнями некая острая изюминка, дополняющая мою скучную жизнь запретными удовольствиями. Потом, когда пришло некоторое пресыщение игрой в таинственность, что это просто нормальный способ удовлетворения потребностей. Гормоны. Просто девушки недостаточно. Просто недостаточно одного партнёра и вторым приятнее сделать парня, для полноты разнообразия. И лишь к окончанию института я решил для себя, что и это - ненужная мне утомительная игра. На деле же, вероятно, начал понимать, что жизнь во лжи и самообмане слишком тяготит.