Наконец, на площадку поднялся музыкант в разноцветном отрепье. То ли долгий подъем по лестнице его так вымотал, то ли то, что играть пришлось без остановки не один час, но Крысолов стал бледной тенью себя «полуденного», шагнувшего на камни площади под звон колоколов. Потускневшие глаза, неровная походка, даже щеки ввалились. Полутруп ходячий. А может быть даже вампир какой…
- Приветствую благородное собрание, – Крысолов говорил тихо, долго и с трудом подбирая слова. Поклона приличествующего не сделал, обозначил, не больше.
На приветствие никто не ответил. Присутствующие продолжали разговор, не глядя на гостя, а если все же случалось небрежному взгляду упасть на Крысолова, то взор скользил сквозь него, как через тень.
- Господа! – Крысолов тяжело вздохнул и возвысил голос. – Отлично понимаю, что не вовремя, и что вам важнее узнать, кто кого поимел на прошлую Пасху, но, может быть, хоть на мгновение оторветесь от столь увлекательного занятия?
- Чего тебе, парень? – первым решил ответить криво усмехающийся фон Шпильберг.
Кто-то бросил к ногам дудочника монету. Одинокий кругляш сиротливо прокатился по доскам, подпрыгнул на щели и упал у драного сапога с отваливающейся, подвязанной бечевкой подошвой. Монета отразила бочком солнечный луч, и то было отнюдь не радостное сияние золота.
Бродяга склонил голову и внимательно посмотрел на щедрую оплату своих трудов.
- Я Крысолов. И я избавил Гамельн от крыс. Я выполнил свою часть работы! – с каждым словом Крысолов приближался на шаг к хозяевам города. И с каждым шагом барон по капле терял высокомерную спесь. – Теперь очередь Гамельна! Деньги где?
- Какие деньги?! – собрал всю волю в кулак барон и подался навстречу Крысолову, цепко схватившись за подлокотники своей коляски. – Ты дьявольское отродье, мы все видели, как нечистый вел лодку по воде, скрывая под капюшоном демонический лик!
Барон поднял к небу тощий указательный палец, словно только сейчас понял нечто важное и поспешил поделиться мыслью с остальными.
- Это же наверняка ты сначала нагнал в Гамельн легионы крыс, а потом их увел, рассчитывая обмануть честных христиан! Вон отсюда, и радуйся, что твой путь сейчас лежит за Везерские ворота, а не на костер! Чернокнижник! – плюнул последним словом фон Шпильберг.
Глухо стукнула алебарда, соприкоснувшись с затылком Крысолова. Петер Гамсун не забыл унижения и поквитался с бродягой. Впрочем, грех убийства городской стражник все же брать на душу не решился и ударил плашмя.
- За ворота его! Будет пытаться войти в город, убить без промедления. Запомнили? – барон хотел было плюнуть на упавшего музыканта, но в последний момент сдержался, не желая ронять и без того пошатнувшееся достоинство.
Фон Шпильберг развернул коляску к коллегам и довольно усмехнулся.
- Учитесь, господа, как следует обращаться с мошенниками!
Ему ответил нестройный хор одобрительных возгласов.
* * *
Вечерний ветерок скользнул по кронам деревьев, колыхнул высокую траву, принес с реки сырой холодок и запах свежести.
- И потом не говори, что не предупреждали, – пробурчал монах, подойдя поближе к телу музыканта. Стражники протащили Крысолова через полгорода, от самой ратуши, и выбросили далеко за воротами. Еще и от души приложились сапогами. Особенно усердствовал старший, в потертом и не в меру грязном гамбезоне.
- Зато на руках донесли. Как гостя дорогого, – простонал Крысолов и попытался встать, хотя бы на четвереньки. Получалось плохо, руки разъезжались, но все же со второй попытки устоять вышло. Музыкант потряс головой и сплюнул кровавым сгустком.
- Пару зубов точно выхлестнули, сволота. Чтоб у них на одном месте чиряк выскочил!
Крысолов поморщился, болезненно скривился, не следовало ему повышать голос, болезненный спазм стрельнул под треснувшими ребрами.
- Один на всех? – поинтересовался Альберт. – Чирей-то?
- Ага. И чтобы жопы позарастали!
Доминиканец присел рядом, протянул избитому чистую тряпицу, заблаговременно смоченную в холодной воде. Крысолов приложил повязку к черно-синей от кровоподтека щеке, скрипнул зубами, пережидая новый приступ боли.
- Ну и зачем это нужно было? – саркастически полюбопытствовал монах. – Коли сразу было ясно, чем закончится? Можно ж было тихо уйти, не возвышая неразумный глас против людской несправедливости. Или ты из тех сектантов, что испытывают любострастие от побоев?
Крысолов помолчал, двигая челюстью.
- Для равновесия, – сказал он, наконец. – Для баланса вещей.
- Чего? – не понял монах.
- Не важно, - исчерпывающе разъяснил музыкант. – Надо было. Не убили – и то ладно.
Крысолов попробовал подняться на ноги, тяжело опираясь на плечо доминиканца. С третьей попытки получилось.
- Пошли, уж, герой, - Альберт подхватил зашатавшегося дудочника. – Там я шалашик сделал, отлежишься, завтра дальше пойдем. Пока местные не решились добить тебя к чертям.
- И что, вам, доминиканцам, и чертей поминать можно? – с живым интересом спросил Крысолов.
- Нам все можно. Даже Люциферу поклониться разрешено. Если надо очень, к вящей славе Господней.
- А сало вам можно? – Крысолов даже остановился на мгновение.
- Сало? – не понял Альберт. – Свиной жир, что ли? Можно, а что?
- Ну, слава Богу, хоть не иудеи… - ответил непонятливому доминиканцу Крысолов и медленно захромал по тропинке, не дождавшись, пока тот снова подставит плечо.
Монах лишь тяжело вздохнул, понимая, что ждать здравых рассуждений от старательно, с душой избитого товарища – неразумно.
- Альберт, не спи! Зима приснится, замерзнешь! И Святой Престол не поможет! – окликнул музыкант.
- Русины клятые… - к чему-то проворчал монах и ускорил шаг, догоняя уже довольно далеко ухромавшего Крысолова.
* * *
Неделя прошла, а показалось, что не один год остался за спиной. Подступил день святых Иоанна и Павла. День, когда Гамельн забывал, что он город почтенных, степенных бюргеров и превращался в один сплошной праздник. С песнями, танцами и вином. Как без вина?! В общем, все как на южных празднествах, которые называются «карнавалами». Только там, на югах, сплошной разврат и поношение Господа, а здесь честное веселье.
Ныне предполагалось праздновать еще и чудесное избавление от крысиного нашествия, а также изгнание преступного крысолова. В преддверии гуляния фон Шванден напился, быстро и безобразно. Уже в полдень бургомистр с трудом добрался до кабинета, кое-как притворил дверь и, свалившись на продавленную кровать, уставился в потолок. На душе у бургомистра было неспокойно с того самого дня, как из города изгнали бродягу с дудочкой.
Где-то за плотно затворенным окном Гамельн веселился, шумел, пил и радовался. Бургомистр закрыл голову подушкой и безуспешно гнал прочь мысли о том, что зря отцы города так обошлись с пришельцем. Даже с нечистью надо держать слово, если уж заключил с ней договор…
Солнце покатилось к заходу, колокола на ратуше готовились отзвонить шесть часов. Каменные дома бросили на бурлящие весельем улицы длинные тени. Самые воздержанные горожане уже потихоньку собирались, чтобы мирно отойти ко сну под родной крышей. Самые охочие до выпивки уже хлебали «свиное вино», то есть последнюю кружку или чарку, после которой впору становиться на четвереньки и хрюкать.
Ровно в шесть вечера на Маркткирхе вдруг кто-то заметил музыканта. Никто не видел, как Крысолов вошел в город, он просто взялся, словно из ниоткуда, все в том же рванье. На губах музыканта играла кривоватая, недобрая усмешка, а в руках он держал дудочку, только уже другую. Если прежняя была деревянной и потрескавшейся, то эта отливала металлическим блеском, будто сделанная из золота. Того самого золота, в котором отказали городские главы. В зрачках Крысолова отражались факелы и лампы, словно отсвет далеких пожаров, и каждый, кто заглядывал в бездонные глаза музыканта, поневоле вздрагивал.
Кто-то нашаривал дубинку поувесистее, кто-то предлагал кликнуть стражу, вроде даже послали за ней. Но все это делали тихонько, как бы исподтишка, стараясь не попадаться на глаза дудочнику. А тот неспешно шагал по улицам Гамельна, скользя холодным немигающим взором поверх горожан, покручивая в длинных бледных пальцах золотую дудочку.