С Федькой они дружили с пяти лет, то есть с тех пор, как тот переехал с родителями к ним на этаж. Сейчас Федька был деловой - в школе корефанился со старшеклассниками, шарился по тусовкам со студентами и даже бахвалился, что смог завалить и не раз какую-то одноклассницу. Насчет телок Вовка верил ему через слово. Мама говорила, что Федька «видный». Потом спохватывалась и поправлялась - «красивый». Но Вовка и так знал, что значит это слово – Федька был интересным внешне, крепким высоким парнем - полной противоположностью хлипкому Вовке. Но еще не так давно Федька только и смел, что пялиться на сиськи в журналах, которые втихую притаскивал к соседу, и долго живописать, как что выглядит, поэтому насчет одноклассницы он мог и приврать. Описывал, кстати, Федька хорошо, хоть и ржал при этом, что тот мерин. Натренировался за годы общения с Вовкой. А еще стишки ему всякие пошлые любил почитывать из интернета. Притащит, бывало, свой громоздкий старый ноутбук и засядет рыскать по сети. Только Вовка слышит, что он начинает беспокойно ерзать и давиться смехом, значит все - нашел.
- Послушай это, - бормочет, сдерживаясь из последних сил, чтобы не ржать, Федька. И зачитывает. С выражением.
«Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь;
В чужой пизде соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна».
- Иди вот еще тоже прикол послушай:
«Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Где наш казак иль полковой наш поп
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
И ваших жён похваливал да ёб?»
Вовка, обычно, как такое слышал, начинал краснеть. Прям чувствовал, как пекло щеки. Но хихикал вдогонку за Федькой. Смешно ведь.
- Это, между прочим, Пушкин написал, – сообщал ему Федька.
- Врешь! – вскидывался Вовка.
- Да на Вики написано, что Пушкин - значит, Пушкин, – ухмылялся Федька. – А Вера Михална нам все про «Я помню чудное мгновенье» и «О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух» талдычит. А я смотрю, у него там дохрена интересных открытий было. Она могла бы и поподробнее все расписать. А вам, кстати, что в вашей школе рассказывают?
- Да все то же, что и вам, - отмахивался Вовка. – Только мы это все Брайлем читаем, или учитель вслух зачитывает.
- Что у тебя за жизнь вообще! - возмущался Федька, - Ни вот журналы позырить с телками, ни на порнуху подрочить. Хотя нет! Погоди! На порнуху-то ты все-таки можешь, она ж со звуками. «Йя-я, Йя-я, дас ист фантастиш-ш!» - начинал стонать он писклявым тонким голоском, и Вовка ржал с его стонов, покатываясь по кровати.
- Эй! Эй! – воскликнула мама, встряхивая Вовку за локоть.
Он вздрогнул, поморгал.
- Извини, мам, задумался!
- Нашел время, - возмутилась та. – Ты же знаешь, что тут одни ямы да колдобины. Пока тебя до твоей музыкалки доведу, семь потов сойдет все препятствия обходить.
- Извини.
- Да ладно уж! Мечтатель великий.
Этой дорогой – через старый неухоженный парк, по словам мамы, больше похожий на лес – они ходили на уроки фортепиано. В десять лет Вовка, будучи в гостях, сумел по памяти и на ощупь сыграть пару куплетов из «Два веселых гуся» и «Собачьего вальса», и понеслось. Подруга матери, присутствовавшая при сем роковом событии, настойчиво потребовала у той, чтобы ребенка сдали в музыкальную школу, и то, что тот не мог видеть ноты, ее не волновало. Она сама была там преподавательницей и взялась учить слепого мальчишку. Терпеливо объясняла, куда надо класть палец, и по десять раз повторяла с ним один и тот же мотив. Конечно, грандиозных успехов Вовка не достиг, но зато с того времени его жизнь была заполнена хоть каким-то, но доступным ему увлечением. Правда, полгода назад его самоотверженная учительница ушла в декрет, и Вовка был тогда очень расстроен, потому что вряд ли кто-то еще захотел бы заниматься с ним. Но тут эстафету перехватил другой, недавно появившийся в их музыкальной школе учитель - Александр Данилович. Молодой преподаватель только недавно переехал в их город и, видимо, оказался таким же сердобольным, как и Вовкина предыдущая учительница. Вовке нравилось общаться с этим мужчиной. Тот был еще молод, помнил школу и студенческие годы и мог рассказать интересные для подростка истории. Вовка по голосу и по манере речи слышал, что Александр – тот просил называть его по имени – очень интеллигентный и мягкий человек, понимающий его трудности и ненавязчиво помогающий лишь там, где действительно требуется помощь.
Вовка рос безотцовщиной. Отец бросил их с матерью сразу после того, как врачи сообщили молодой семье, что их сын никогда не будет видеть. Ушел, и от него остались лишь деньги, которые не слишком исправно, но приходили на счет Вовки в сберкассе. И слыша, как порой срывается от напряжения и плачет у себя в комнате измотанная безденежьем и неурядицами мама, Вовка вполне понимал его. Так что мужского воспитания ему не хватало, а Александр казался как раз таким человеком, с которого Вовка хотел бы брать пример.
- Ты опять? – проворчала мама.
- Ой, все, все! – встрепенулся Вовка. - Я весь внимание.
- Ну что мне с тобой делать? Неужели девочку какую-то хорошую в интернате встретил и теперь только о ней и мечтаешь?
- Нет, мам, что ты! Какие девочки! Ты же знаешь, кто со слепым захочет встречаться?
- Знаю! – вздохнула та. – Знаю! Но ты же у меня симпатичный, хоть и незрячий. Да, худенький и болезненный, зато какие у тебя волосы красивые. Что то золото. Нос от папаши твоего – ровный, без всяких горбинок. А глаза как раз мои. Хоть и блеклые, но большие. И разрез красивый. Если б ты еще почаще очки свои снимал…
- Да ну, мам! Зачем людей лишний раз пугать.
Мама сбавила шаг.
- Пришли. Осторожно, ступеньки!
Постукивая по каждой отзывающейся гулом ступеньке, Вовка поднялся на крыльцо и вошел в здание. На него сразу повеяло сырой прохладой неотапливаемого пока помещения. Издалека на него с обеих сторон лились нестройным хором мелодии скрипки, контрабаса и фортепиано. Они будто спорили друг с другом, чья мелодия лучше, и для непривыкшего к учебному процессу человека это была настоящая какофония, но Вовка уже давно привык к ней, мог отделить каждый мотив от остальных, а то, что пока неумело играли на фортепиано, даже мог повторить сам.
Когда мама завела его в класс, Вовка услышал, как скрипнул стул и прошелестел по клавишам, царапнув отполированный пластик пуговицами, рукав пиджака.
- Анастасия Петровна, добрый день. Здравствуй, Вова! – сказал спокойный мягкий голос.
Он буквально обволакивал своим негромким звучанием, заставляя Вовку улыбаться в ответ.
- Добрый день! – проронил он.
- Добрый день, Александр Данилович, - отозвалась мама. – Сегодня мне за ним зайти?
- Нет, нет! - ответил тот. – Он у меня, как обычно, на сегодня последний, так что я провожу его до дома.
- Что бы я без вас делала, - довольно вздохнула мама. – Так пришлось бы сидеть и ждать, а теперь я успею сходить в магазин и что-нибудь приготовить. Спасибо, что помогаете.
- Ну что вы! – скромно с улыбкой произнес Александр. - Мне не сложно, а Владимир очень хороший собеседник, и мне будет нескучно возвращаться вместе с ним домой.
- Спасибо, Александр Данилович. Ну, тогда я оставляю Вову. До встречи!
- Всего хорошего.
Мама напоследок погладила Вовку по плечу и отстранилась. Через полминуты за ней захлопнулась дверь, и еще через полминуты предплечья Вовки коснулись твердые узловатые пальцы. Ему эти пальцы напоминали лапки какого-то гигантского паука, такие же быстрые, тонкие и гибкие, как раз для игры на клавишных. Не то чтобы Вовка когда-либо щупал за лапки пауков, но Федька описывал очень похоже. Хотя, положа руку на сердце, у самого Вовки, который был тощ, как цапля, пальцы были не лучше. Свои руки он сравнивал с древесными веточками.
- Идем, Вова, – позвал его Александр, увлекая вперед.
Нащупав стул, Вовка приземлился у фортепиано. Привычно погладил клавиши, здороваясь с ними. Рядом скрипнул учительский стул, на который опустился Александр. Вовка чувствовал, что тот, как всегда, сел совсем близко - так, чтобы, если понадобится, направлять его незрячие пальцы.